ФОРУМ ПОИСКОВИКОВ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » ФОРУМ ПОИСКОВИКОВ » СТРОКИ ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ » Воспоминания о войне. Севский район.


Воспоминания о войне. Севский район.

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

Что было, что знаю, что помню

     ........Однажды в воскресенье мать пришла из города и сообщила, что началась война, это было 22 июня 1941 год. Шел небольшой дождь. Перед войной над нами пролетали в направлении на юга советские самолеты различных типов, вероятно, они летели с брянского аэродрома, ближе к западным границам.

     Однажды я сидел около дома на лавочке и наблюдал, что с южной стороны на высоте метров 400-500 прямо над нашим домом летел самолет и издавал непонятные глухие хлопки. Прибежавшийся брат сообщил, что это стрельба и мы ушли с ним в погреб и услышали три взрыва. После мы узнали, что немецкий самолет около дроги на замарицкий мост бросил три бомбы.

     В конце августа 1941 года мы похоронили двадцативосьмилетнюю сестру Марию. Умерла от аппендицита. Советские врачи были мобилизованы, не было хирурга, чтобы сделать операцию. Ее муж. Думчев Василий Лукъянович при отступлении через Севск, на несколько минут прибежал и, не заходя в дом, узнал о смерти жены и быстро стал догонять свое подразделение. В последствии, находясь в окружении, он стал партизаном, находясь в разведке, был схвачен Каминцами и расстрелян в селе Угревище Комаричского района. Его имя есть в списках погибших на плитах партизанской поляны в Белых Берегах. В сентябре 1941 года я пошел в первый класс. Моя первая учительница была Антонова Мария Яковлевна, училась в здании бывшей гимназии, которое было сожжено немцами. Сейчас на этом месте гостиница. Чаще стали на город налеты, даже одна бомба упала во дворе школы и не взорвалась. Каждый день меня встречала мать когда я возвращался из школы. Через город передвигалось много военных, маршем и на автомобилях. Центр Севска бомбили. Отец сделал большой погреб с дубовой обкладкой и накатом. Были нары. К нам переселились знакомые из центра, всем хватало места и в хате и в погребе. Из района угоняли скот, даже гусей гоном переправляли. В церквях были склады с зерном, пред оккупацией раздавали зерно населению. Взрослых, подростков, молодежь привлекали копать противотанковые рвы на южном и западном направлении. Мобилизация прошла в течение 5-7 дней после начала войны, мы ходили провожать родственников на Вознесенскую улицу (где милиция) и двигались на Доброводье и дальше в сторону Курска в Фатежский лес (горелый лес), где началось участие в боях. Через Севск с западных районов на восток двигались огромные толпы беженцев из Донбасса. Харькова, Киева. Львова, Кубани.

     1 октября нас отпустили на два урока раньше. Придя домой, мы пошли копать картошку (еще оставалась часть неубранной), погода была сырая, в это время, примерно часа в четыре, над городом пролетели десятка три немецких самолетов, сделав круг над городом, улетели в западном направлении, в это время по огородам отступали воины Красной Армии, некоторые переодевались в штатскую одежду. Наша соседка Киндякова Е. Л. переодела четверых бойцов. Утром 2 октября мы около речки находили какие-то документы, противогазную сумку с двумя гранатами РГД, офицерский ремень с портупеей и кобурой для нагана.

     На лугу валялись мосинские винтовки с отбитыми прикладами и без затворов, вероятно, что не было патронов, отступая, ломали и бросали оружие. В обед на Солдатской появилось два немца, заглядывали в каждый двор, дойдя до нашего дома, их встретила толстая баба Самуиловна. Они спросили: «Матка млека, шпек, яйко». Она ответила, что она не хозяйка и они пошли дальше.

     Я не представлял, что немцы говорят на своем языке и как изображали их в газетах уродливыми и с рогами. Это, вероятно, были немецкие рядовые солдаты в самовольной отлучке. За улицей примерно в 150 м. была брошена полуторка с тентом и грузом. Сначала люди не подходили к ней, а потом, сначала разгрузили кузов, потом слили бензин, ободрали колеса, сняли тормозные тяги, слили масло и нигрол и к концу войны оставалась одна голая рама. Ее Мельниковы ребята на тачке увезли домой на погреб. В эту осень на лугу паслись стада гусей, это разведали немцы, стали на мотоциклах приезжать бить гусей, складывали в коляску и увозили в центр, готовить себе жратву.

     После оккупации, примерно дней пять был слышен гул моторов на Пушкарной и в городе. От людей мы узнали, что оставшиеся в Севске евреи, были схвачены и расстреляны.

     Были расстреляны бывшие советские чиновники, пришедшие с повинной к немцам, Буканов и Павел Митрофанович Трухин. Был убит бывший участковый милиционер Палкин и футболист Шамерин.

     Немецкая комендатура начала устанавливать в Севске и районе свои порядки: появилась полиция. В нее шли на службу бывшие из репрессированных, обиженных советской властью, вернувшиеся домой дезертиры-окруженцы, предатели, к сожалению, они еще были. Среди полицаев известны были фамилии Пайторов, Пурыгин, Кондрахин. Щучкин, Ипалитов, Чертков, Гречишкин, Бубелов, Бабарыкин, Королев, Елисеев. Служили у немцев и парни 1926 года, принудительно были вооружены и организованы в структуру «Русско-немецкий батальон». Полицаи выезжали в поселок Курганки на боевые операции против партизан. Хомутовские, Курские, Сумские, Ямпольские, Хинельские партизаны размещались в селах, близких к Хинельскому лесу. Велись боевые действия, потери были у всех.

     Летом 1942 года на Варварском кладбище в общей могиле хоронили большую группу убитых полицаев, по-немецки, с военными почестями (с залпами стрельбы и духовым оркестром). Особую преданность немцам проявил уроженец Юрасова Хутора Михаил Бородин: участвовал в расстрелах, в карательных операция, показывая свою удаль демонстративно на сером коне скакал по улицам города, в руках с двумя наганами и стрелял в воздух. Говорят, что был награжден железным крестом, отступил вместе с немцами, после войны был обнаружен в Кузбассе, но арестовать его не успели – он погиб в угольной шахте.

     Были изменены названия улиц: Нижняя солдатская (Энгельса) называлась Тихой, Верхняя Солдатская (бывшая Красноармейская, ныне Свердлова), называлась Садовой.

     Из книги С. Веревкина «Самая секретная книга» я узнал, что после убийства в Локте
К. Воскобойника, неизвестно какая улица в Севске была переименована его именем. А поселок Локоть стали называть Воскобойник.

     Севское полицайское объединение входило в состав РОНА, под командованием Каминского. В Севске по приказу немецкой комендатуры на каждом доме должна быть информация о проживающих с полным названием – ФИО, год рождения, национальность и место рождении. Запрещалось ходить на лыжах, собирать и читать советские листовки. Были введены в производство сушзавод (выпускал спирт), молочный завод, масло-конопляный завод, ветряные мельницы, крупорушка, торфодобыча. Хозяйства, имеющие корову, облагались поставкой 200 литров молока. Началась служба в церкви на Варварском кладбище, проводились крестные ходы с большой иконой по улицам города, в каждом доме служили молебны.

     С сентября 1942 года возобновили работу школы, обучение проводилось с 1 по 7 классы. Приказывали в учебниках вырезать портреты советских вождей и замалевать тексты и картинки, отражающие жизнь советского народа. Иногда уроки посещали полицайские чиновники. Начальная школа была на углу Советской и улицы Энгельса. Учительницами были Харлашина Е. А. и Панова М.В. На улице Маяковской было проволочное заграждение и шлагбаум, стоял часовой. С ним мы здоровались словом «Сервус» и он отрывал шлагбаум, но однажды, группа полицаев проверяла сумки и тетради с учебниками вытряхивая все на снег.

     В здании педучилища размещались мадьяры, которые выезжали в села на карательные действия. Во дворе училища стояли 4 орудия большого калибра и кони тяжеловозы, которые впрягались в большие телеги-фургоны парой. Нижний этаж бывшего клуба пионеров (где сейчас Скоробей) был превращен в конюшню. Летом 1942 года после сброшенных советских листовок на лугу между Марицей и Пушкарной горкой, собирая их, мы были обстреляны из винтовок со стороны Пушкарной.

     Наверху Пушкарной горки была конюшня, в ней немцы содержали военнопленных. Однажды бежавший солдат был убит часовым под горкой на краю луга, где был похоронен как неизвестный. В настоящее время эта могила затоплена водой озера.

     В феврале 1943 года мы наблюдали как с Никольской улицы шли пять человек, двое были с винтовками. Дойдя метров 200 от Марицы на луг, раздались выстрелы, трое расстрелянных попадали на снег и долго не убирались убитые, около них слетались стаи ворон и только перед разливом речки их убрали. Расстрелы проводились сзади Успенского собора и в северной части города в районе расположения усадьбы Маханькова.

     Для отопления мы всей семьей копали торф по договору на исполу (50х50). Огород около 20 соток копали и сеяли под лопату. Сено для коровы косили на Юрасовском лугу.

     2 марта 1943 года был освобожден Севск 2-м Гвардейским кавалерийским корпусом РККА под командованием В. В. Крюкова. Оборонявший Севск полицейский гарнизон был уничтожен группой танкистов на площади в здании РИКа.

     Конники Крюкова двигались на запад, дойдя до Новгород-Северского, освободили Хутор Михайловский Середина-Буду и селения по правому берегу Десны. После освобождения Севска, немецкие самолеты ежедневно совершали налеты - бомбипи центр города. Бомбили по несколько раз в день. Сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы. Почти все дома в центре были разрушены и сожжены.

     27 марта 1943 года во второй половине дня начался бой, был артиллерийский обстрел и пулеметная стильба с северо-западной стороны и в районе Варваринского кладбища (южная часть города).

     Началось отступление. В саду наших соседей был установлено два крупнокалиберных пулемета (ДШК-12,7 образца 38 года). Эти пулеметы прикрывали отход наших войск. На месте стрельбы были огромные кучи стреляных гильз. Во время боя мы находились в погребе. Перед началом сумерек к погребу подошли немцы, вызвали отца и заставили затопить в доме печь. Утром на улице было много немцев, в нашем доме была установлена огромная радиоаппаратура. Приказали освободить погреб и установили там телефон, вероятно, что в нашем доме устроили или штаб, или командный пункт. Во дворе поставили полевую кухню. Все время днем были артиллерийские и минометные обстрелы, при обстрелах и бомбардировках немцы укрывались в погребе. Мы видели как во дворе у нас от взрыва мины или снаряда был ранен немецкий повар. Немцы отобрали у нас корову. Мы жили у соседей, во время боя укрывались в картофельной яме. При наступлении немцев на нашей улице сгорели две хаты, на Верхней Солдатской - одна. Иполитова Ольга (1930 г.р.) выйдя из укрытия, чтобы набрать воды из снежной лужи, была убита выстрелом снайпера. В блиндаже автоматной очередью были убиты двое мужчин и одна женщина (Макухин Е., Хинельцов Ф. и Рыбкина). В ночь с 27 на 28 марта жители восточной части города от ул. Советской, были эвакуированы в Юрасов хутор, а потом дальше на восток в Канышовский район Курской области.

     В начала апреля 1943 года немцы угоняли остальное население на запад. Огромной толпой люди двигались в сторону Марицкого Хутора под конвоем немецких солдат.

     Таял снег, по промоинам и логам бежали ручьи. Мы погрузили на двухколесную тачку еду (битых кур, несколько буханок домашнего хлеба, сумку соли), кое-что из одежды, подстилки, попоны, дерюги, топор, сзади привязали собаку. Была необходимая посуда для варки пищи. Отец с матерью тачку тянули спереди, а я с братом толкали сзади. Я в луже увидал красивый финский нож, но поднять побоялся, немец шел рядом.

     Часа через два после полудня мы дошли до Марицкого Хутора, все остановились на горке около церкви, некоторых людей приютили по домам. Мы остановились у вдовы Ковалевой Марфы, у нее было два сына – Анатолий 1930 г.р. и Астафий 1935 г.р. На второй день был приказ с вещами и детьми в 9 часов собраться к комендатуре. Мы остались на месте и через три дня на рассвете ушли, держа путь на Княгинино. Проходя поселок Буковище, видели остатки пожарищ, валялись убитые кони, а при выезде на Берестокскую дорогу лежали трое убитых людей.

     Поля уже были без снега, пели жаворонки, по заросшему травой полю колеса глубоко не продавливали землю, что облегчало передвижение. Мы заметили, что прямо навстречу нам верхом на конях скачут три немца. Один из них из кобуры переложил пистолет за голенище сапога. Приблизившись, они с трех сторон окружили нас и что-то говорили между собой. Отец несколько раз повторил слово «хаус» и они поехали своим путем. Часа через два мы приехали в Княгинио, там были немцы, из открытого окна избы доносился звук аккордеона, по селу проехали группа полицаев на советском танке, с которого была снята башня, вместо нее сделали деревянный кузов. Прямо на дороге валялись 4 снаряда с латунными гильзами. Мы остановились у родственницы Куркиной Александры, у нее муж Григорий был призван в армию, а с ней были две дочери Нюшка и Настя и сын Павел. В Княгинино мы жили чуть больше двух недель. В поле посеяли картошку, просо, пшеницу и ячмень, а вскоре был приказ коменданта, или старосты, чтобы приезжие покинули село. Мы переехали на поселок Покровский и остановились у отцовской кумы Володиной Полины, она была вдова с дочерью Антониной и сыном Федором. Немцев в поселке не было, а из Новоямска утром приезжал на велосипеде немец и забирал взрослых девчат на рытье окопов, а к вечеру домой приходили самостоятельно. В речке и озере почти каждый день ловили рыбу, на песчаном месте (где сейчас ферма) купались. Пришлось переболеть тифом, днем лежали на солнцепеке. Изба, в которой мы жили, была третья от края, ночью иногда приходили советские разведчики, днем укрывались в блиндаже, а ночью уходили берегом речки в свою часть. В жатву отец и мать помогали родственникам жать, перевозить на корове копны и обмолачивать. Во время молотьбы над нами пролетали на низкой высоте немецкие бомбардировщики, летели в направлении села Шведчиковы дворы, их встречали советские истребители, в воздушном бою было сбито пят или шесть самолетов, экипажи спускались на парашютах. Еще мы видали, как курсом на юг на большой высоте летел ИЛ-2 и в полете загорелся, вошел в штопор и вместе с экипажем упал на лугу (лисички) вблизи пенькозавода, был взрыв и минут за двадцать самолет сгорел. Еще был случай, как рассказывали очевидцы, как советский истребитель ЯК-9 приземлился около села Шведчиковы дворы. Летчик был схвачен немцами и конвоирован в Новоямск. Фамилия летчика была Орлов, его отправили в Чемлыж и после издевательств и пыток он был убит. Самолет на буксире привезли в Новоямск и примерно около недели он стоял около лога (между Шаровкой и бугром) на пригорке, сначала его охраняли, а потом взрывом сбросили в лог.

     В конце августа 1943 года было погожее утро, на лугу был туман, в избах топили печи. Примерно часов в восемь утра начался массированный артобстрел на Севск, который непрерывно продолжался около часа.

     На большой высоте над Севском поднялся черный дым вперемешку с пылью, вероятно, там поработала и авиация.

     Для укрытия у нас была яма на паровом поле, хозяйский погреб и в огороде  блиндаж. Мы укрылись в яме и часа через два, выглянув, мы увидели атакующую пехоту, бежавшую в направлении Княгинино. Солдаты начали рыть окопы и занимать оборону. Немцы сопротивлялись, ведя минометный и артиллерийский обстрел. К вечеру бой утих, на поле боя были раненные. Наша мать с соседкой и мы с братом принесли на попонке 6 человек раненных и, наслав соломы, поместили их в хате. Через поселок прогоняли стадо коров, мать поймала одну корову и привела во двор, доила и кормила раненных молоком. Раненых перевязывали холщевыми тряпками и так ухаживали больше недели. Были два узбека, один из Одессы, один из Москвы и два сибиряка. Увезли ребят на санитарной машине. Один из них отозвался через газету «Севская правда» лишь в 1983 году, это Родкевич Николай Михайлович, живущий в городе Вага Омской области, а в 1985 году по приглашению Ф. П. Бирюкова, он приезжал на встречу с ветеранами войны Севской ветеранской организации.

     В ночь с 26 на 27 августа 1943 года была выстроена переправа через Сев. Со стороны Новоямска в 4 часа утра огромная колонна танков двигалась в направлении с.Княгинино, перестраиваясь в боевые порядки, держа направление на запад.

     Были освобождены Княгинино, Борисово. Продолжались бои за Бересток и Чемлыж. На подступах к Княгинино были подбиты четыре танка, в Пушкарной слободе - 5, в Севске-1, на подступах к Кудеяру -1.

     1 сентября мы пришли в Севск на свою усадьбу, все было заросши бурьяном: лебеда, репейники и чернобыль достигали высоты до 2-3 метров. Окна в хате были без стекол, сняты двери, выломаны половые доски, в сенях было закопано в бочках зерно – выбрала соседка, она не уходила со всеми вместе, оставалась жить в своей хате. Дверные и оконные проемы завесили тряпками, потом сделали двери, окна на глине заложили кирпичом и лишь верхнюю часть заделали стеклом. Печь была исправна, и так стали жить в своем доме. Центр города был в развалинах и пожарищах, в подвалах каменных зданий на улице Ленина тлело зерно. Весь город, улицы и огороды были заросши бурьяном.

     Управление городским хозяйством возлагалось на военного коменданта майора Шилова. В городской больнице был военный госпиталь. Поликлиника была организована в доме на Советской улице, где сейчас казначейство. Дома обходила учительница и записывала детей в школу. Начальная школа была на месте сегодняшней типографии, потом учились в здании тюрьмы и в школе №1. Школа не отапливалась, на стенах иногда был иней, замерзали чернила, на уроках сидели одевши и в шапках. В городе водопровод не работал, брали воду из оставшихся колодцев и из речки.

     На берегу речки около городской бани, где ездили водовозы, взорвалась противотанковая мина, где погиб конюх прокуратуры, ехавший верхом на лошади. Лошадь была большого веса и тоже была убита.

     Отступая, немцы оставили на севской земле много боевой техники и боеприпасов. За Пушкарной слободой, около Бабьего лога было брошено много тяжелых орудий вместе с боекомплектом. Многие подростки подрывались на снарядах, минах, были ранены, становились инвалидами, так погиб мой одноклассник Толик Кузнецов. Иван Самохин, В. Шаронин, А. Моцаков, Н. Поскурнин, А. Медведев, Д. Мотовилин, А. Морозов стали инвалидами. В подвале кирпичного здания по ул. Розы Люксембург, было сгружено оружие и патроны, все собрано и свезено с полей сражения. В складе были винтовки, карабины, самозарядные винтовки СВТ, автоматы ППШ, пулеметы Дегтярева и системы Максим. Склад не охранялся и это оружие и патроны воровались, у каждого школьника был какой-либо ствол, в вечернее время начиналась стрельба, потом оружие и боеприпасы в складе были утилизированы, а что было у населения, было сдано в милицию......

12.02.2012 года
Курносенков Андрей Кириллович 15.01.1933 г.р.
Источник: http://sevsk32.ru/bylinspast/8/527/

2

Летопись села Шведчики

ВОЙНА

     С первых дней войны наша (Орловская в то время) область была объявлена на военное положение. К началу августа все мужчины были отправлены на защиту Родины. Остались только председатель колхоза Блинов В.Г. и председатель с/с Ястребов Г.В. для организации партизанской борьбы.

    Фронт приближался с каждым днем. Рано утром 1 октября 1941 года село потрясли сильные взрывы. Началась оккупация.

    На нашем участке фронта сложился Орловско-Курский выступ в результате наспупления наших войск зимой 1942-1943 года. Активизировались действия партизан. 1 марта 1943 года советские танки ворвались в г. Севск и Шведчики. Завязались тяжелые кровопролитные бои. Несколько раз село переходило из рук в руки.

    Фронт стал. Шесть месяцев наш колхоз стоял на линии фронта, на самой западной точке Курского выступа.

    20 марта в наше село вступил мадьярский карательный отряд. Начался невиданный террор, неслыханные злодеяния. . .

ПОМНИ!

     Напротив Дунайки раздался выстрел. . .Напуганные народными мстителями прибежали мадьяры. "Кто стрелял?" Но обносельчане никого не выдали. Подгоняя штыками и прикладами собрали в хате более 20 жителей. Более суток продолжались пытки: били, жгли волосы. К вечеру, обмотав за шею остатками недогоревшей роскошной косы, повесили Шведчикову Матрену. А наутро пожилую истерзанную Блинову Прасковью запрягли в двуколку, одев на голову каску и ударяя плетью, заставили ехать. И чем больше шла женщина, тем больше покидали ее силы, Она падала, ее обливали водой, обсыпали дорожной пылью и под ударами ехала дальше. Несмотря на мучения, никого не выдала. Обессиленное тело подтянули к дому Крюкова и повесили на распускающем молодые листочки клену. . .

     В мае 1943 года на краю села каратели расстреляли Ястребова Васю и Блинова Мишу. За 6 недель мадьяры убили 364 человека. Оставшиеся в живых уходили в Лепешкино, Голышино и другие села.

     28 августа Шведчики освободила 65-я армия

ОНИ ЗАЩИЩАЛИ РОДИНУ

     Около 150 воинов нашего села дрались на фронтах Отечественной войны. Полетаев Иван Андреевич громил немцев на южном фронте, Калугин А.И. - на северном. С Центральным фронтом шло большинство: Гусев Дмитрий и Соболев Владимир обеспечивали связь Ставки с фронтом, Прудковских Виктор расстреливал немцев с пушек, Полетаев Иван - с танков, Мерзляков Федор, Калугин Иван, Прудковских Иван, все братья Блиновы с сыновьями били врагов с винтовок, автоматов, гранатами, Блинов Евдоким спасал раненых, Прудковских Андрей партизанил . . .

     На всех фронтах и во всех родах войск громили немцев наши шведчиковцы. Сержант Прудковских Виктор, капитан Соболев Николай, младший сержант Гусев Дмитрий, капитан медицинской службы Соболева Елена - участники штурма Берлина.

     Около 80 воинов нашего села пали смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины, десятки женщин овдовели, остались сотни сирот. . .

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

     Люди возвращались домой. . .Возвышенное место - это все, что осталось от утопающего в зелени уютного села. Вспаханная взрывами мин, снарядов, бомб земля, на которой густо лежали трупы обеих армий, обрывки колючей проволоки и разная исковерканная техника.

     Худые, понурые,измученные люди строили нехитрые жилища - бунки, ремонтировали погреба, чтобы как-нибудь пережить зиму. Только клены возле Блиновой Марии, да ракиты возле Крюкова Андрея уцелели. Они до сих пор, как памятники замученным требуют хранить мир на земле.

Летопись села Шведчики (сокращенный текст)
Составлена в 1949-1969 годах учителем Шведчиковской школы
Соболевой Еленой Терентьевной
Источник: http://sevsk32.ru/bylinspast/8/525/

3

ПОПОВА (Журина ) МАРИЯ ФЁДОРОВНА
(12.05.1934 г.р., село Чемлыж, Брянской области, Россия)

http://i080.radikal.ru/1210/64/2398720feb49t.jpg

     Сижу в семье «дитя военных лет», готовлюсь взять интервью: приближается Великий Праздник – День Победы – 9 Мая... Из динамика старенького настенного радиоприёмника льются песни военного времени:

     – Мария Федоровна, вы помните войну, Вторую мировую?

     – Да. Как сейчас. Это потом воспоётся мужество, трагедия и слава... А было – Брянщина: леса, болота, торфяники, село Чемлыж и мне от роду семь... И был обычный день, хоть все в посёлке знали, что началась война и с часа на час ждали её прихода. Мы сидели с отцом на завалинке*. Он был непригоден к службе… Вдруг подходит к нам лет 30–35 мужчина, сухопарый, с рюкзачком за плечами и спрашивает на чистом русском языке:
     – Дедусь, в вашем сельце стоят красноармейцы?
     Отец молча смотрит на него. Уж больно подозрительным показался отцу этот сухопарый:
     – А зачем это тебе знать? – отец вопросом на вопрос. – Кто ты такой есть? Не из наших краёв видать...
     – Да, я из города – геодезист. Вот ваша улица слишком близка к реке. И берег – высок и обрывист. Может вода подмыть – оползни пойдут... А мы вот сделаем расчеты и вашу улицу подальше перенесём. Но ты, дедусь, мне всё-таки ответь – много военной техники переправилось через реку в эту ночь? Ну, скажи, скажи, будь добр...
     – Я спал. Сквозь сон слышал гул, рокот. Всю ночь.
     Пронзительный взгляд «геодезиста» цепко впивался в каждую деталь местности, словно фотографируя, запечатляя. Он ушёл.
     – Не нужны ему оползни! – тревожно сказал отец. – Это – шпион. Разведчик.

     Ни отец, ни мать, ни мы, дети, не знали, что это так пришла к нам война. Мать её тоже почувствовала и велела мне немедленно отогнать корову подальше в степь… Я быстро погнала корову к реке, а где-то через полчаса на дороге к посёлку появились немецкие танки. Я уже возвращалась домой, когда первый танк въехал в село. Я уже стояла у обочины дороги, чтобы перебежать на ту сторону, к дому, как вдруг увидела на обочине напротив через шоссе того «геодезиста»! Первый танк замедлил ход, поравнявшись с ним. Тот ловко запрыгнул на танк, на котором уже сидело несколько немцев. Я их узнала по описанию отца, недавно ответившего на мой вопрос: «А какие они, немцы?» – «Уши огромные, а на голове – роги», – шутил, видимо, отец, а я восприняла всерьёз. И стоя у обочины дороги, убедилась, что уши у них, действительно – огромные и рога на голове тоже необычные. Это потом я узнала, что такое шлемы у танкистов, а в эту минуту видела впервые и поверила отцу – в страхе и пень кажется волком... Ещё увидела, как группа солдат выскочила из камыша и бросилась к мосту. И тут же из дул танков полетели красные полосы. Солдаты попадали. Потом поднялись, но не все. Опять побежали к мосту. И опять – визг, лязг и красные полосы. Солдаты попадали прямо у моста. И уже не поднялся никто. А через село всё шли и шли танки, с дороги на мост, туда, к лесу, к Севску. Мне казалось, что танки будут идти бесконечно, отрезав путь к дому, к семье. И в образовавшийся малый промежуток я вмиг проскочила и стала карабкаться по насыпи вверх. Ноги и руки от страха дрожали, вцепиться было не во что, и я сползала вниз. А сидевшие на танках немцы громко хохотали надо мной.

     К полудню в село вошли фашистские войска. Нас выгнали из избы в плетёный из хвороста сарай. А нас в семье – с родителями вместе – 10 душ. Но матери приказано приходить в избу готовить им обед в русской печи, убирать, стирать. Голодно. Иногда кое-кто из немцев угощал меня кусочком хлеба. Хлеб такой белый, мягкий, так хотелось съесть, но мать отнимет у меня кусочек и незаметно бросит его в печь, боясь, что меня отравят. Так началась рабская жизнь в оккупации. Выбрали из наших же селян полицаев. С ними ходили по селу, требуя: «Матка! Млеко! Яйки!» Кур увидят – ловят, корову – тоже заберут.

     Рядом с селом – лесок. А потом опять вокруг – леса, торфяники. В лесах – партизанские отряды. Многие из селян ушли к ним. Ночью делали налёты на село. Немцы стали на ночь уходить в ближний городок – там безопаснее. Теперь партизаны приходили за едой, просили и одежду, обувь, посуду – всё необходимое для условий жизни в лесу. Если у них было много раненых, они просили дать им на несколько дней корову, чтобы отпоить раненых парным молоком.

     Немцы пока не лютовали сильно, выгоняли рыть повсюду окопы, на самом высоком, почти на краю обрыва, берегу прорывались траншеи. И сами работали, строили укрытия, охраняли склады боеприпасов. Для жителей они казались в быту бессовестными – ходили при старых людях, женщинах, детях в трусах. Захотели справить нужду по-большому ли, по-малому – тут же спустят штаны и – давай, хоть кто тут рядом. Будто нас и за людей не считали. А фасоль любили – прямо сырую ели!

     Семья у нас была сводная. Наша родная мамка рано умерла. Нас осталось четверо. Да и у мачехи – четверо. Старшей из моих сестер шел 17-й год. Это она с подружкой нашла в камышах двоих из тех бежавших к мосту. И спрятали их. Были они очень изранены. Один вскоре скончался. Другого выходила сестра, полюбила, тайно от всех ухаживала, прятала. От него узнали, что это им, нашим красноармейцам, было поручено взорвать мост, сорвать переправу захватчика к Севску. От него Катя уж и ребенка ждала, да не сбылось семейное счастье. Выследил Мишу полицай, что до войны коммунистом был. Привел двух немцев клятый Маманёнок! Такое на селе прозвище ему дали. Как не просила Катя и люди – забрали. И еще одного пленного, Юру. И бабку лет за семьдесят, за то, что двое её сынов в партизаны ушли. И повели на торфяники. Бабка по пути упала – её прикололи штыком. А Мишу и Юру расстреляли. В торфяной жиже. Кое-как прикрыли тела… Катя просила Маманёнка разрешить забрать тело любимого, чтоб придать земле на кладбище по христианским обычаям, а полицай перед фашистами выслуживается – скверными словами расстрелянных красноармейцев обзывает, разрешает вытащить тела, но, мол, везите по-за селом, без всяких почестей, как скотину. Катя с родичами перезахоронила парней. Так и стала сестра вдовой, не выйдя замуж.

     Но однажды в село ворвался карательный отряд врага. Страшные слухи ходили о нем. Говорили, что в таких отрядах было больше мадьяр и наемников разных. Только они в село на конях ворвались, как кто-то из лесочка выстрелил и сбил насмерть последнего конника. Тут и начало-о-ось! Сразу десятки факелов под стрехи изб. А избы-то камышом крыты! Всё село в пламени, в дыму. В панике – кто в подвал, кто в погреб прятался. Тех, которые, выскочив, бежали к лесу – тут же расстреливали. Остальных выскочивших на улицу, сгоняли на середину села. Приказ – ложись на землю, лицом вниз. Потом – подъем. И мужчин всех в одну сторону, а женщин и детей в другую. В колонны и – вперед, бегом! Все думали – к торфяникам, на расстрел. Или – живьем в торфяные ямы-выработки сбросят. Вот и ямы. Мимо. Бегом. Кто падал – пристреливали. Пригнали в соседнее село Княгинино. Перед небольшой деревянной церквушкой построили опять в колонны. Выбрали десять девушек, совсем подростков, и увели. А остальных всех во внутрь церквушки загнали прикладами. Стоим вплотную. Не шелохнуться. Только ропот: что будет – расстрел, поджег? Стоим. Ждём смерти в огне.... Эх, Ольга Антоновна! Милая ты моя... Это ж представить и то – тяжко... А мы ж – пережили это...

     – Знаю. Знаю, дорогая... Я сама немного помню войну... Но как вы остались живы? – поддерживаю беседу, образно видя тот ужас.

     – Даже дети на руках матерей не спали. Чуть свет забрезжил – двери открылись, приказ – выходи, стройся! А потом – руки поднять и присесть – встать, присесть – встать. Если у кого-то из детишек ручки немели и опускались – их поднимали штыками. А тут и девчонок привели... Боже! Истерзанные, в синяках с кровавыми подтёками – ели на ногах стоят после ночного надругательства и посрамления...

     Потом приказ – бегом в своё село, взять, что осталось в погребах и тут же обратно сюда. Время – час. За опоздание – расстрел. Нас – десятеро, все целы, бежим. А глаза видят – вон на сосне висит мальчик лет десяти. Он уже не жив. Вон к другому дереву привязан подмышки мальчик постарше. Босый. Под его ногами костёр, в который палач ногой подсовывает палки, оря на ломаном русском: «Го-во-ри-йт – ты есть партыза-ан?!» Пламя лижет подошвы ног. Душераздирающий крик от боли. А вот двое фрицев избивают девушку лет 14-15, крича на неё то же: «Ты – партиза-ан! Отвечайт!» Она уже вся в синяках и крови… Бежим. Вот и Чемлыш... Вместо 360 изб – печи с дымоходами среди обуглившихся развалин... А напротив, рядом, во дворах – трупы коров, собак, сидевших на цепях, людей... Бежим. Вот дом знакомых. Рядом – брат и сестра. Знаю их. Красавцы. А между ними их собачка. Лапки – вперёд и головка на них. И у брата с сестрой – руки вперёд, лица – к земле... Словно все трое – ползут... А тела... Господи! Потрескались от пламени и из трещин стекает человеческий жир... Бежим.

     Люди, обезумев от горя и ужасов, бросаются к развалинам, роются в пепле, вытаскивая своих родных. Бежим. Вот женщина разрыла и вытаскивает из ямы золы обугленный труп. Это её красавица дочка семнадцати лет. Знаю и её. Мать обнимает дочку, целует, старается поднять и прижать к себе... Ужас! Бежим... Вот и наша изба. Мы знаем – в избе был привязан месячный теленок, которого ещё рано было выпускать в сарай или на улицу. Отец разрывает в этом месте обгоревшие головни и пепел. Они ещё горячие. Вот и тело телятка… Отец снимает с него обгоревшую шкуру и частицы пригоревшего к ней мяса. Сколько его там и какое оно? Но всё-таки это – мясо, еда. И мы – едим. Потом в погребе находим кое-что из овощей, набираем с собой и быстрее обратно. Бежим. Успеть бы. И вот уже Княгинино. В одной избе три семьи. Около тридцати человек. А тут по селу полицаи оповещают, мол, идите и опознайте своих детей, а то их сожгут живьём, как партизан. Среди женщин всё-таки нашлись смельчаки и поспешили туда. Сестра моей тёти матерью назвалась, и тех двоих отпустили. Девочку привели, а мальчика – принесли: ноги-то его обгоревшие – полопались. А врачей-то не было. Мы его на соломе на завалинке и положили.

     Сами спали, где и как придётся, в тесноте да не в обиде. А тут наши войска вскоре немцев туранули из села! И все, кто выжил и захотел – возвратились в Чемлыш...

     – Но, там же всё сожжено? Куда ж возвращаться-то? – уточняю.

     – А к родным местам. На свою улицу. Каждый на месте пепелища соорудил шалаш из камыша. Вот в таком-то шалаше Катя и родила своего сына. Мишуткой в честь отца назвала. Он был первенцем на нашей камышовой улице! А похож-то – копия! Из обгоревших кусков досок, брёвен мастерили кое-какие столы, скамьи, чтоб было на чём хоть пообедать. Чуть-чуть осмотрелись, а тут и корова наша появилась. Сколько недель по степи да оврагам бродила, как человек – от врагов пряталась, а тут – пришла. Значит – поняла как-то, что – свои. Да коротка была передышка. Опять – немцы. Только камышовую деревню не тронули, а все окопы, траншеи на берегу битком забили – и люди, и оружие... И с вышины берега обстрел ведут по мосту. Никому не пройти, не удержаться. Им всё видно, как на ладони.
То и дело перестрелки и днём, и ночью. А мы, оставшиеся, в погреба, у кого уцелели, а то по 70 человек забьёмся в сохранившийся каменный подвал и выжидаем.

     Да, сегодня не легко представить, что пережили, а тогда – верите ли нет – мы могли по свисту пуль определить, кто стреляет: наши или враги. Если наши – радовались, хоть знали, что любая пуля смерть несёт. Но самым трудным был последний бой! Он длился семь дней и семь ночей подряд. Из всех окрестных сёл уже были выбиты враги. А наше было важной высотой. Вся округа на виду, и переправа к Севску под прицелом. А мы – в подвале семеро суток! В духоте, тесноте, темноте, без еды, без воды... И вот одна женщина, бездетная, рискуя своей жизнью, взяла ведро и решила попробовать пробраться под носом у врага к реке набрать воды. Все напряжённо ждали. Вряд ли кто верил в её возвращение. А она-таки прошла. И только зачерпнула воды, как рядом зашуршали камыши – женщина так и замерла с протянутой рукой с ведром.
     –  Не бойтесь... Это – свои, русские... Скажите – много ли в вашем селе немцев? – услышала она негромкое, осторожно-предупредительное, родное... – Где они находятся, что мы не можем вот уже семь дней взять высоту?
     –  Много! Очень много! Все – и оружие – в траншеях, в окопах, что на самой высоте берега, почти у края обрыва, над рекой, – так же ответила женщина.
     –  А есть ли местное население? И где оно находится? Если вы ушли в лес, то мы пустим в ход «Катюши»…
     –  Местное население – в подвалах. Подальше от берега, в трехстах метрах... Пускайте, родимые, свои «Катюши» – выдержим.
     Сказала и обратно, с водой. Только в подвал зашла и передала воду и разговор с красноармейцами, как земля содрогнулась от голоса «Катюши», сурового и рокового. Наши били точно по вражеским позициям. Это был первый удар.

     Снаряды рвались на высотке, а осколками вырвало внутренности у неуспевшего спрятаться в подвал мужчины. А у женщины вырвало с боку. Она сняла с себя платок и в дыру эту, чтоб приостановить кровь и не дать выпасть внутренностям. Сама дошла до подвала, придерживая кишки, попросила: «Помогите мне, люди». А как? Кто? Врачей-то нету...

     – И что же? Что же с ней? – почему-то шепотом спросила я.

     – Она? Посмотрела на нас... И вышла из подвала, в степь. Так больше её никто и не видел. А в момент затишья ещё одна женщина решила сходить за чем-то в огород. Там копна сена стояла. А тут «Катюша» заговорила. Так копну волной подняло, а её под копну бросило, а копна, как ни в чём не бывало – опустилась на своё место, то есть – на неё. Уж зимой, когда сено скоту стравили, – обнаружили её…

     О-о-о-о! Чего только не нагляделись наши детские, глазоньки! Один мужчина тоже не успел, или не захотел, услыша первые взрывы, спрятаться в подвал и сидел за столом в своём шалаше. А тут рядом – бац! Снаряд. Так куском железа, как лезвием, срезало ему верхнюю часть туловища и волной взметнуло и поставило на стол! А срез – чуть ниже желудка... А нижняя часть, что ниже желудка, – как на скамье сидела за столом, так и оставалась сидеть! На столе – бюст, с головой, плечами, руками, и – разговаривает! И видит свою вторую половину! Во сне такое не каждому приснится, а тут – наяву... Сказывали, что до вечера дожил, да ещё и с родными разговаривал...

     – Да-а-а... Срез пришёлся, видно ниже рёбер... А тут к крышке стола прижало, кровоток прихватило... Были бы рядом врачи... Хотя что это за жизнь бы... такая, – прервала невольно рассказ.

     – Нет. Мучиться так... Царство ему небесное. А «Катюши» уже говорили реже. Но как только завоет, засипит – все в укрытие. Мы, трое подружек, прижались к стене подвала, стоим шепчем «Отче наш», а в открытых дверях стоит девушка лет восемнадцати, у которой на днях должна состояться свадьба, и говорит:
     – Что вы там шепчете? Если – убить, то оно убьёт, хоть шепчи, хоть не шепчи! Вот мамка блины печёт – сейчас пойду горячих блинов поем!
     А тут как жахнет снаряд! Люди, что посреди подвала стояли – крестом друг на друга попадали, крыша подвала рухнула и прямо на них. А мы как стояли трое по-за стеночкой, так и стоим… Дверь ударом волны захлопнуло и засыпало. Когда всё стихло, люди начали выбираться из-под рухнувшей крыши. Все с ушибами, ранами, в крови. Кое-как протиснулись к двери, кое-как отодвинули, образовав узкую щель, в которую пролезть смогли только мы, дети.

     Там, снаружи, стоял парень – жених той девушки. Он начал нам помогать отгребать от двери землю… А под землёю – девушка. Он повернул её к себе лицом и – потерял сознание. Это была его невеста, с которой они дружили со школьной скамьи и на днях должны были пожениться. Так она и не успела ни горячих блинчиков поесть, ни фату надеть. Это была последняя в нашем селе жертва войны.
Вскоре «Катюша» так заговорила, что фрицы кто на чём, кто в чём помчались в панике вон из села! Мы же, боясь их мести, забились в уцелевший погреб, закрылись и молчим. Наступила тишина. Мы ж ничего не видим и не понимаем – ушли ли все немцы, или группа притаилась за дверью и ждёт нашего выхода, чтобы скосить очередью автомата. Вдруг – стук, стук в дверь. И голос: «Не надо взламывать... Напугаешь…» И опять – стук, стук. Нет, не прикладом, не кованым сапогом. Стук уважительный. И голос такой родной, желанный: «Откройте, товарищи! Свои мы, русские!» И такой сразу у всех крик радости из груди: "На-ши! Наши! Открывайте! Быстрее!".

     Двери распахнулись, все бросились обнимать, целовать этого молоденького красноармейца, приговаривая: «Миленький, родной!». А он просил принять раненого товарища и перевязать ему раны, так как он сам спешит с остальными бойцами подальше отогнать врагов от села. Товарищ был весь изрешечен пулями. Одна девушка перевязала раны, протёрла запекшуюся, смешавшуюся с землёю кровь. Раненый успел рассказать, как они трое – разведгруппа – нарвались на засаду, где и не предполагали и что из троих остался вот он один. Но через несколько часов скончался и он. Вернувшиеся товарищи завернули тело в плащ-палатку и забрали с собой. С ними, с нашими, ушёл и тот паренёк, которому жгли огнём ноги немцы, пытая.
     – Лучше в бою погибну, чем тут, не дай бог, опять вернутся фрицы! – сказал тогда он...

     Да-а-а... Спустя много лет после Победы, я, поступая на работу уже тут, в Харцызске, услышу и удивлюсь встрече. Принимавший от меня документы вдруг спросил:
     – Ты смотри! Из Княгинино! Во время войны ты была в Княгинино?!
     – Была!
     – А ты помнишь ту часть, которая освободила ваше село и с которой ушёл ваш хлопчик с обожженными ногами?
     – Помню! Конечно – помню! Как же можно забыть?! Всё помню! А где же он? Он – жив?
     – Нет, милая моя – погиб... Врагу удалось сосредоточить такую силу под Севском, что нашей части, только – только вышедшей из затяжных боёв, с такой ордою было не справиться. Нас в живых от всей части осталось только семеро... В первом же бою погиб и ваш парнишка...

     Умолкла Мария Федоровна Попова, в девичестве – Журина. Молчу и я, мысленно ещё видя картины тех суровых, трагических, пламенных лет...

     – А что же с Маманёнком? С тем лжекоммунистом-предателем? Неужто остался не наказанным? – настороженно спрашиваю.

     – Он хотел спасти свою шкуру. Если бы удалось – глядишь и всплыл бы где-нибудь под чужой фамилией, может и под своей ходил бы опять в коммунистах.. За тысячу вёрст уехал бы и врал бы, что в концлагере, в оккупации мучеником был... Такие ведь способны маскироваться, да Богу с высоты виднее... Сразу, как наши вошли в село, его не стало видно. А люди заметили, что одна женщина, не жена ему, не родня – знакомая, или запуганная, ходит регулярно вниз, на торфяники, почти к реке.. Догадались – еду кому-то носит. Доложили нашим. Они выставили часовых поблизости. Еду уже не пронести. А тут – прилив начался. Вода часть низины затопила. Сутки, другие, и он всплыл. Из своего укрытия. Голод и вода обезоружили его… Наши бойцы помогли ему выбраться. Люди бросились к нему, готовые растерзать его на части. Те, чьи родные погибли по вине предателя, просят солдат: «Дайте мы этого гада своими руками задавим!» Военные не разрешили, сказали:
     – Пусть ответит за все свои злодеяния, предательства перед Судом по Закону нашей Родины!

     – Ответил?

     – Нет! Он к вечеру сам подох!

    Да. Да. Да, – вздохнула рассказчица, – война – это страшно... Сколько их, советских воинов, полегло в боях только за наше село! Да и немецких солдат. Тысячи! То наши в плен берут, то немцы наших. Подержат дней десять голодными, выведут к глубокой промоины, перестреляют и – туда. Даже не закапывали, а так – дожди пойдут, вода вниз груды тел посунет... Партию на партию сваливали... А в тот беспрерывный семидневный бой! Всё поле, все торфяники – в трупах. По улице – трупы, в огородах – трупы, в лесах – трупы, на берегу – трупы, и в реке... Наши селяне тут же, где лежит, прикопают немного и всё. И только после победы свозили по несколько человек, вернее – что осталось от них, в общую яму на кладбище. Кто там мог различить – русский или немец, мадьяр или узбек, казах – все в общей могиле. И числятся, небось, без вести пропавшими. А они-то там, под Севском, под Княгинином, в Чемлыше... Чьи-то родные отцы, сыновья, братья, мужья... Ни памятника, ни креста – холмик земли.
                                                                             
     - Да-а-а... Брянщина... Леса, торфяники, болота, село Чемлыш и мне от роду семь. Время, которое само слагало оды, поэмы, песнь великому мужеству Советского народа, его страданиям, трагедии и Славе…

     Из динамика рвались, летели, плыли песни военного времени, песни нашего детства и отрочества... Всё это было.

     – Да. Было, – грустно заканчивала свой рассказ Мария Федоровна. – Это было под Севском, со мной, с моими родными, с селом, с нашей Великой Страною. О, как я хочу, чтобы такое не повторилось нигде, никогда ни на Земле, ни на Небесах! Я праздную всегда этот священный День Победы!

https://i.imgur.com/LdoQioem.jpg
М.Ф. и В.В. Поповы с детьми

     Да, жизненный путь Марии из поселка Чемлыжа, что близ Севска, сложился благоприятно – дождалась она внуков и правнуков и в кругу семьи. Но два месяца тому назад, когда верстались эти строки, отправилась Мария Фёдоровна последний путь, в мир иной, где уже ждал её любимый супруг Василий Васильевич, тоже по социальному статусу – «дитя войны». Так пусть же опубликование  в книге этой их воспоминаний будет вечным памятником им.

                                                      [align=right]Беседу вела  Ольга Антоновна Гладнева
Источник: https://proza.ru/2012/09/11/54
[/align]

4

Раиса Филипповна Еремичева (Королева), с. Юрасов Хутор

http://s1.uploads.ru/t/BqcUW.jpg

     В марте 1943-го, на окраине села Юрасов Хутор завязался бой, налетела вражеская авиация, началась бомбежка, и жители села, выбегая из домов, прятались в подвалы. И так случилось, что вблизи одного из подвалов, где нашли укрытие взрослые и дети, упала и взорвалась бомба. Многочисленные смертоносные осколки полетели в подвал, впиваясь в стены и в пол. Одним из этих осколков убило молодую женщину, которая держала на руках маленькую дочь. Все, кто был в подвале, в панике выбегали на улицу и прятались кто куда. Страшная весть о том, что в подвале осколками убило женщину с ребенком, разнеслась по селу.
     Позже, когда мощная бомбежка, которую пожилые люди назвали «светопреставлением», закончилась, и у местных жителей появилась возможность спуститься в тот подвал, они увидели такую картину: у стены неподвижно сидела молодая женщина. Грудь ее была залита кровью, а на коленях плакала маленькая девочка — ее дочь. Перепачканная кровью, но живая. Малышка была ранена — правая рука висела, как плеть, от локтя и до кисти — сплошная кровавая рана, обнажившая кость, перебитую-переломанную осколками. Женщину похоронили в саду ее матери под яблоней, а девочку солдаты отвезли в госпиталь, который находился в Орле. Раненому ребенку требовалась срочная медицинская помощь врача-хирурга.
     Девочка оказалась в детском доме, а потом ее забрала и воспитывала бабушка, которая жила в селе Юрасов Хутор.
     Понятно, что события того времени Раиса Филипповна подробно не помнит, ведь родилась она 10 ноября 1939 года. Ее воспоминания тех лет — врач в белом халате, который угощает ее кусочком сахара, высокие белые стены госпиталя, арочные большие окна, просторные комнаты, заставленные кроватями с ранеными солдатами в бинтах, их стон.
     Ранение Раи оказалось серьезным. Осколки раздробили кость и разорвали сухожилие в двух местах. Военный врач-хирург не стал ампутировать девочке правую руку, «собрал» ее, как мог, но она осталась безжизненной. Кость срослась, но разорванное осколками сухожилие привело к инвалидности, рука не работала. Из госпиталя Раю забрала бабушка, но вскоре ее и двух старших братьев: Виктора, 1936 г.р., и Николая, 1933 г.р., соответствующие службы «определили» в детский дом, который находился в Севске за сушильным заводом. Такое решение было обусловлено тем, что дети остались сиротами — родителей «забрала» война. Посчитали, очевидно, что детям будет лучше в детском доме, чем дома, с бабушкой — пожилым, но родным человеком. Рая пробыла там всего месяц, после чего ее вернули бабушке. Возможно, по той причине, что она, ввиду полученного ранения и инвалидности, нуждалась в уходе. А братьев оставили в детдоме.
     Раю с трехлетнего возраста воспитывала бабушка — Татьяна Петровна Выпова. Девочке пришлось учиться делать все одной рукой — левой. И она училась. И научилась. Окончила четыре класса сельской школы и продолжила учебу в школе № 1 им. Октябрьской революции в Севске. В школу и со школы ходила пешком. После окончания девяти классов поступила учиться в Смоленское сельскохозяйственное училище-интернат для детей-сирот и инвалидов. Решила стать агрономом.
     — Я понимала, что надеяться мне не на кого, хотела получить образование, специальность, быть полезной, обеспечить себя, не прозябать в нищете, — говорит Раиса Филипповна. — Я с удовольствием училась, не хотела оказаться за той чертой, где нет ничего, кроме безысходности, отчаяния и жалости к себе.
     Через год учебное заведение укрупнили — объединили с сельскохозяйственным техникумом-интернатом для инвалидов Великой Отечественной войны и труда, который находился в Калужской области. Заканчивала учебу Раиса в г. Медынь. Там же познакомилась со своим будущим мужем — Иваном Еремичевым. Их комсомольская свадьба состоялась на четвертом курсе, а накануне выпускных экзаменов у Раисы родился первенец — сын Валерий. Всего же в их семье трое детей. Помимо старшего Валерия, сыновья Андрей и Геннадий.
     Первые два года после окончания учебного заведения Рая с мужем работали по специальности в одном из совхозов Калужской области, а затем уехали на Брянщину, в Юрасов Хутор — Рая хотела вернуться в родные края. Муж, калужанин, перечить не стал. Первоначально она трудилась учителем биологии в Княгининской школе. Часто ходила на работу пешком вместе с учителем физкультуры Любой Тарасенковой. Иван Еремичев долгое время трудился в «Сельхозтехнике» г. Севска. После Княгининской школы Раиса Филипповна работала в сельхозуправлении и других организациях Севска. Ее общий трудовой стаж — более тридцати лет. Она — ветеран труда.
     Всю свою сознательную жизнь Рая трудилась, воспитывала детей, управлялась по дому и на огороде, держала хозяйство, имея при этом одну «рабочую» руку — левую. И сейчас не сидит без дела — справляется с домашними делами, обрабатывает огород, выращивает цветы, держит птицу — кур и цыплят.
     В настоящее время Раиса Филипповна находится на заслуженном отдыхе. Живет в селе Юрасов Хутор вместе с младшим сыном Геннадием и невесткой Ларисой. В мир иной ушли муж и старший сын — военнослужащий. Средний — Андрей — хоть и живет далеко, в Новосибирске, но в гости к маме приезжает, не забывает. У Раисы Еремичевой восемь внуков и трое правнуков. Она — счастливая мама, бабушка и прабабушка.
     По словам Раисы Филипповны, в 1995 году, в канун 50-летия Победы в Великой Отечественной войне, в Севском районе побывала делегация, в составе которой был военный врач-хирург, лечивший в годы войны маленькую раненую девочку Раю, «спасал» ей руку. Он приехал в Юрасов Хутор с целью узнать о ее судьбе, интересовался в сельском Совете, где ее можно найти. Но о том, что эта девочка — их Рая, там, по-видимому, не знали. Возможно, за 50 лет события военного времени стерлись из памяти односельчан. Старожилов, которые помнили, при каких обстоятельствах маленькая Рая стала инвалидом, уже не было в живых, а более молодое поколение эти подробности, очевидно, не знало. Встреча не состоялась.
     О том, что ее разыскивал врач, «сложивший» раздробленную осколками руку, Рая узнала уже позже. Односельчане считали ее инвалидом детства. И по документам она действительно считалась инвалидом детства. Почему трехлетнюю девочку, получившую серьезное ранение в 1943 году, во время активных военных действий на территории Севского района, находившуюся на лечении в госпитале и оставшуюся инвалидом в результате этого ранения, причислили к категории инвалидов детства, а не инвалидов Великой Отечественной войны? Может, в то время статус этот присваивали только тем, кто воевал и получал тяжелые ранения на фронте? Или это чья-то ошибка, невнимательность или что-то еще? Теперь, по прошествии стольких лет, ответ на этот вопрос уже не найти.
     С 1980 года Раиса Филипповна стала получать пенсию по случаю потери кормильца (отца), пропавшего без вести во время войны. С 2004 года она считается ветераном-участником Великой Отечественной войны и пользуется льготами, установленными ст. 15 (вторая группа инвалидности) Федерального закона «О ветеранах», что подтверждается соответствующим документом — удостоверением.
     К слову, как-то мне довелось писать статью о человеке, который не воевал на фронте, но имел статус инвалида Великой Отечественной войны вот по какой причине. Спустя два года после окончания войны, уже в мирное время, он и два его друга нашли в перелеске у дороги снаряд. Решили разобрать его. Ударили по металлическому наконечнику камнем. Снаряд взорвался. Двух мальчишек, которые стояли рядом, убило, а третьему осколками «посекло» ногу. Он остался жив, и раны зажили со временем. Но осталась хромота, что привело к инвалидности. Было мальчишке в ту пору семь лет. По его словам, много нареканий со стороны обывателей ему пришлось выслушать вроде того: какой он инвалид войны, он не воевал, пороху не нюхал, в войну под стол пешком ходил, и прочее. Да, не воевал.
     И Рая не воевала. Но война, суровая и жестокая, не пощадила ее, трехлетнего ребенка, лишив руки. Тогда, весной 1943-го, осколки оставили глубокие раны и шрамы не только на ее искалеченной руке, но и в душе. И если рана телесная со временем затянулась, то душевная все еще болит.

Нина Формова, газета "Севская правда" Севского района, 01.12.2017 г.
Источник: http://pravda-sevsk.ru/society/2017/11/ … oj-sudboj/

5

Феона Антоновна Романцова (Ракитина), д. Светово

http://sh.uploads.ru/t/cfVAe.jpg

     Счастьем в жизни Феоны Антоновны Романцовой (Ракитиной), которая 6 марта отметила свой 90-летний юбилей,  было рождение детей, внуков, правнуков и праправнука, а горем – детство, опаленное войной, и сиротство, юность, совпавшая с периодом послевоенного лихолетья, трудности и лишения, которые пришлось пережить.  По словам Феоны Антоновны, горя было гораздо больше, чем счастья,  которое хоть не так часто, как хотелось, но все же озаряло ее жизненный путь, долгий и такой трудный.
     Родилась Феона в деревне Светово, в крестьянской семье. Имя, такое необычное и редкое, досталось ей в честь маминой родственницы, которая стала крестной малышки.  Родители, Антон Михайлович и Лукерья Корнеевна,  трудились в колхозе. Помимо Феоны, была в семье еще одна дочь, которая родилась в 1938-ом, а спустя два года ее не стало – умерла от дифтерии. Вышло так, что Феона осталась единственным ребенком, не имевшим родных сестер и братьев.
     В 1941-м, когда началась Великая Отечественная война, ей исполнилось 13 лет. К тому времени Феона успела окончить четыре класса начальной школы (в школу в ту пору шли с восьми лет). На этом ее образование закончилось.
     - Учиться мне больше не пришлось, - горестно вздыхает моя собеседница. - Через три месяца после начала войны, во время оккупации, умерла мама. Отец ушел на фронт в первых рядах, да так и не вернулся, погиб. Я осталась круглой сиротой, совсем одна. С 13-ти лет жила у чужих людей, у маминой подруги, тети Даши. С ее дочерью Зиной мы были подругами. Эти замечательные люди приняли меня в свою семью как родную, помогали во всем. Даже когда у меня уже была своя семья, тетя Даша помогала мне смотреть за детьми. А ведь у нее были и свои внуки. Мои дети, две дочери и сын, очень любили ее и называли бабушкой.
     Военные годы тяжким бременем запечатлелись в памяти Феоны Антоновны. Даже сейчас, когда от событий того времени ее отделяют более семидесяти лет, она не смогла спокойно, без слез, рассказать о том, что ей пришлось пережить. Да и как не плакать, вспоминая все тяготы и лишения, выпавшие на ее долю? В 13 лет она в одночасье лишилась родителей, дома и дважды, приговоренная к расстрелу вместе со своими односельчанами, стояла на коленях под дулами вражеских автоматов. Первый раз в своей родной деревне Светово, когда ее заняли немцы, и вскоре, после активных действий партизан, сожгли дотла. Соломенные крыши домов фашисты поджигали факелом, они моментально вспыхивали, и дома сгорали. Всех жителей - женщин, детей и стариков - согнали на поляну возле озера. Приказали всем опуститься на колени и объявили, что их сейчас расстреляют. По периметру поляны выстроились автоматчики, готовые по команде открыть огонь. Время шло, а такой команды не поступало, начальство почему-то медлило, совещалось с "главным" чином, которого между собой почему-то называли “бароном”. Вскоре после переговоров автоматчики были отозваны и вместе с остальными куда-то уехали на машинах. Мирные жители, оставшись без жилья, ушли в Хинельский лес, к партизанам. А позже узнали о том, что в тот день в селе Подывотье каратели расстреляли многих женщин и детей.
     Когда начались холода, из леса пришлось уходить. Лишившись своего жилья, Феона с Дашей и тетей Зиной отправились в деревню Подлесные Новоселки, где жила родственница тети Зины. Здесь весной 1943-го детей и подростков, в том числе, и Феону с Дашей, вновь повели на расстрел. На этот раз за детей вступился местный житель - 80- летний дедушка Гурей, который жил на краю села. Увидев, что детей ведут под конвоем, он все понял и кинулся следом. Стал просить "главного", чтобы смилостивился, не брал грех на душу и отпустил детей. Очевидно, его слова возымели действие, потому что через какое-то время всех отпустили.
     А потом была эвакуация в Курскую область и возвращение в сентябре 1943-го в свою деревню, на пепелище. До весны те, кто вернулся в Светово, жили в землянках, а весной начали строить дома. Разбирали оставшиеся в лесу блиндажи, эти бревна использовали в строительстве. В лес ходили вечером, после работы в колхозе. А работа там была очень тяжелой.
     - Пахать землю приходилось на коровах, лошадей не было, - рассказывает Феона Антоновна. - И мужчин не было, воевали на фронте. За плугом шли женщины, а мы, подростки, вели коров, чтобы межи были ровными. Позже и сейчас, вспоминая все эти тяготы, думаю, как мы это пережили, откуда только силы брались? И голодно было, и вещи лишней не было, ни платья, ни обуви приличной. А в молодости хотелось иметь что-то нарядное, праздничное, "на выход", да купить возможности не было. Сейчас нарядов полный шкаф, да только не нужны они уже теперь, не в радость.
     В колхозе "Интернационал" Феона Романцова работала сорок лет, с пятнадцатилетнего возраста. Сначала - по наряду в поле, потом дояркой. В ее группе было 90 коров, доить их приходилось вручную три раза в день, поить телят. Корм и воду носить в корзинах и ведрах. Муж, Сергей Егорович, уроженец села Новоямское, тоже трудился в колхозе, кузнецом. Вместе они построили свой дом, вырастили троих детей: двух дочерей и сына.
     После выхода на пенсию Феона Антоновна, будучи к тому времени вдовой, переехала в Стрелецкую Слободу, где жила одна из дочерей вместе с мужем. Устроилась на работу на Севский овощесушильный завод и еще 10 лет трудилась рабочей в сушильном цехе. В свободное от работы время помогала дочери справляться по дому и по хозяйству, воспитывать внуков. Со временем всей семьей выстроили новый дом, в котором Феона Антоновна живет и поныне вместе с внуком Владимиром и его семьей.
     А всего у нее 7 внуков, 11 правнуков и один праправнук Роман двух лет от роду. История жизни Феоны - это и счастье, и горе.

2018.03.28, Нина Формова, газета "Севская правда" Севского района
Источник: http://pravda-sevsk.ru/society/2018/03/ … hki-feony/

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



Вы здесь » ФОРУМ ПОИСКОВИКОВ » СТРОКИ ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ » Воспоминания о войне. Севский район.