January 14th, 13:55

       Эшелон, состав из «теплушек» - двухосных товарных вагонов, оснащенных двухярусными нарами со слоем соломы на полу, ожидал погрузки на запасном пути станции Ковров. Двери вагонов раздвинуты; проемы их перегорожены балками, вдвинутыми в скобы, расположенные на откосах с внутренней стороны.
                  После построения на перроне и переклички раздалась команда на посадку. В одном из вагонов разместились связисты во главе с юным (почти моим ровесником) лейтенантом Ломейко, недавно закончившим кавалерийское училище, возобновившее свою деятельность после освобождения Новочеркасска. Незадолго до отправки на фронт он прибыл к нам в Ковров, и, кроме периодических дежурств, не имел никаких служебных обязанностей.
                   После непродолжительной стоянки эшелон тронулся.
                  Не без грусти я провожал глазами знакомые холмистые пейзажи городской окраины Коврова справа по ходу поезда, а слева проплыли также знакомые поляны пулеметного стрельбища и конюшни 1-го запасного кавалерийского полка.
                  Начался длительный путь в сторону фронта.
                 Запомнилась первая продолжительная остановка в Москве на станции Окружная, где, насобирав щепок и осколков каменного угля, по примеру своих спутников разжег костерок и сварил на нем кашу из гречневого концентрата, добавив в него кусочки сала. Несмотря на уже начинавшуюся осень, в вагонах не было печек, и на всем протяжении дальнейшего пути приходилось именно так на остановках «употреблять» свой сухой паек.
                 Чем дальше на запад, тем больше последствий военных действий мы могли наблюдать из открытых дверей вагонов: разрушенные постройки станционных зданий и сооружений, искореженные остовы сгоревших вагонов и стальных конструкций взорванных путей и мостов.
                  Наш эшелон обгоняли составы с военной техникой (танками и артиллерийским орудиями), а навстречу шли составы порожняка и поезда, составленные из пассажирских вагонов, с ранеными. Из таких вагонов на станциях часто выносили и оставляли на перроне умерших от ран.
                  Через два-три дня стала ощущаться относительная близость линии фронта: на станциях и разъездах стояли бронеплатформы с зенитными установками – батареями эрликонов и счетверенных станковых пулеметов, на тупиках и запасных путях – вагоны, изрешеченные пулями и осколками и полусгоревшие.
           Вспоминая опыт поездок в прифронтовой полосе 1942 года, я невольно находился в напряженном ожидании нападения с воздуха, но небо был свободным от авиации. Лишь один раз уже почти в конце пути появился одинокий немецкий самолет и сбросил пару небольших бомб, разорвавшихся вблизи железнодорожного полотна. Эшелон в это время стоял у закрытого семафора, и его «население» суетилось рядом, используя остановку для приготовления пищи на кострах. Пострадал лишь один солдат, которому осколок пронзил ягодицу, не задев кости.
         Этот солдат, Даркин – его фамилия, был довольно одиозной личностью. Большую часть своих 20 лет жизни он провел в заключении, сначала в колонии для несовершеннолетних. Отсидев один срок, он тут же попадался на мелкой краже и снова оказывался в тюрьме. Из тюрьмы же он каким-то образом попал к нам в хозяйственный взвод незадолго до отправки на фронт. Удивительно, как он умудрялся ночью пробираться в город и незаметно возвращаться обратно, приносил с собой добытую пищу, которой щедро делился с соседями по нарам. Однажды припер две жареные курицы, досталось по куску каждому их обитателю.
          В нашем вагоне он сразу же отличился: свой дневной рацион (кусок колбасы или сала, кусок селедки, концентраты – кашу и «Суп-пюре гороховый») он складывал в котелок, заливал водой и варил. Из полученного варева он, закусывая сухарями, выпивал «бульон», гущу оставлял «на потом». Когда же предоставлялась возможность, он снова доливал воды и варил, съедая затем уже все.
          И вот, смеялись солдаты, ему «повезло»: получил легкое ранение, не доехав до фронта.
          В последний день поезд шел по только что восстановленному пути  на территории, где накануне шли боевые действия. С обеих сторон пути – окопы и стрелковые ячейки, воронки от снарядов и мин, разбитые пушки с взорванными стволами, вздувшиеся трупы лошадей.
          Эшелон остановился у разрушенного моста через неширокую речку. Дальше пути не было.
          Мы высыпали из вагонов в ожидании распоряжений.
          На берегу возились саперы, заготавливая брусья и бревна для опор временного моста, стальные фермы существовавшего ранее лежали в воде у взорванных бетонных опор. На противоположном берегу виднелись проволочные заграждения, ДЗОТы и блиндажи оставленной немцами линии обороны.
          В ожидании распоряжений солдаты разбрелись по насыпи и прилегающей поляне, загорелись костры с подвешенными над огнем котелками. И вдруг раздался мощный взрыв. У одного из вагонов его обитатели, устраиваясь у костра, подобрали деревянные ящики, положили их один на другой и уселись, как на скамейку. Оказалось, это – противопехотные мины, у которых не были удалены взрыватели.
         Погибли четверо, один, находившийся в вагоне, был ранен осколком, пробившим стенку.
          Ночевали в вагонах. Наутро вдоль состава забегали дежурные офицеры, командуя: «Подъем! Выходи строиться с вещами!»
          После построения и переклички, по команде построились  в походную колонну. Начался многодневный пеший переход.

       Некоторое время шли вдоль реки, затем свернули на грунтовую лесную дорогу. Никаких дорожных указателей, по которым можно было бы определить направление нашего движения, на ней не было. Впоследствии я не раз пытался, рассматривая карту Брянской области, отыскать наш путь, но, увы, безрезультатно. Река, у которой закончился восстановленный железнодорожный путь, могла быть Десна в ее верхнем течении, но это лишь предположение.
          На следующий день лесная дорога вывела нашу колонну на «большак» с дорожными и километровыми указателями, стало ясно, что неподалеку – город Новозыбков.  Деревни и села по обеим сторонам дороги почти все были разрушены, среди развалин домов и дворовых построек торчали лишь стоявшие русские печи и трубы. Некоторые развалины еще дымились.
         К концу дня колонну остановили на окраине города Клинцы. Город был почти не разрушен, но пуст, жителей в нем не было видно. Расположились на ночлег в огромном сарае какого-то бывшего скотоводческого комплекса, расстелив на полу солому из сохранившегося стога. Ночью от обильно унавоженного пола сарая исходило тепло, так что впервые за несколько последних суток мы не мерзли ночью.
           На следующий день колонну построили и, после обычной «поверки» повели по узкой, проходящей через густой сосновый лес грунтовой дороге.
        Это был настоящий партизанский край, и несколько суток движения через него оставили много впечатлений. Любопытно, что только на этом пути мне пришлось много общаться с местными жителями. На фронте наши кавалерийские части, обычно стороной обходили  населенные пункты. .
      Несколько десятков миллионов граждан нашей страны оказались на территории, оккупированной противником. Много ли мы знаем о том, каково им пришлось? Покрытая лесами западная часть Брянской области, где проходил наш путь на фронт, была «под немцем» более двух лет. Рассказы об этом, которые я слушал от жителей деревень, где мы останавливались, были наполнены еще свежими впечатлениями, чтобы передать которые по воспоминаниям почти семидесятилетней давности, мне не хватает ни таланта, ни опыта. Женщины, как правило, не сдерживали слез, мужчины, в основном старики, «развязывали языки», только хватив перед этим самогона, и тоже часто со слезами на глазах.
              В рамках моего повествования оставлю в стороне эмоциональную составляющую их рассказов, коснусь лишь некоторых фактов.
              В одной сохранившейся деревне я с несколькими спутниками заночевал в избе председателя колхоза. Как известно, немцы не разгоняли колхозы: так легче было им учитывать выращенный урожай и конфисковывать его часть. Как он рассказывал, пытался отказаться, но его уговорили остаться сами крестьяне.
             Ему приходилось решать труднейшую проблему: как силами стариков и детей, без какой либо механизации вырастить урожай (картошку, немного ржи и овощей), собрать его и часть спрятать от оккупантов, чтобы было, что передать партизанам. Сами колхозники ничего не получали, кроме как по мешку ржи или ячменя, которые мололи ручными жерновами.
          Разговаривая с нами, он не скрывал, что ничего хорошего он не ждет от советской власти: как только она восстановит здесь свои порядки, ему придется ответить за «пособничество врагам». Он надеялся только на заступничество партизанского начальства и своих односельчан.
           Кстати о партизанах.
          По статьям в газетах и из радиопередач я много слышал о действиях партизан, о командирах партизанских отрядов и целых соединений – Ковпаке, Федорове и других. А из рассказов и этого нашего хозяина и от других жителей выяснилась далеко не простая ситуация.
          Помимо партизанских отрядов, действовавших под контролем и руководством штабов партизанского движения и подпольного обкома партии, имевших постоянную связь с «большой землей», существовало множество независимых групп, занимавшихся откровенным бандитизмом, при случае грабивших и немецкие обозы и склады, и своих же земляков. В результате, крестьянам приходилось нести двойной гнет. Оккупанты отбирали большую часть урожая, выращенного колхозами и продуктов приусадебных хозяйств – основного источника жизнеобеспечения жителей, сгоняли людей на различные трудовые повинности, мобилизовывали молодежь для отправки в Германию. Продовольственное снабжение партизан, как настоящих, так и бандитствующих групп, также шло за счет местных жителей.   
           Партизанские отряды, действительно воюющие с оккупантами, поддерживались населением, несмотря на его исключительно тяжелое положение: редко какая семья не имела своих родственников среди партизан.
           О том, сколь жестоко мстили оккупанты в ответ на действия партизан, написано множество книг: мы встречали на своем пути выжженные деревни, уцелевшие жители которых прятались в лесах в землянках. В один из первых дней пути по лесной дороге мы остановились на привал у такого поселка из землянок, жители которого нас встретили исключительно радушно: сразу же появилась самогонка и вареная «в мундире» картошка.
            Запомнился эпизод.
             Нам стали раздавать очередную порцию сухого пайка. Я занимался распаковкой ящика со свиным салом, обернутым в бумагу и обильно засыпанным солью. Наблюдавшие за этим дети, бросились к остаткам ящика и стали собирать в подолы рубах прямо с земли рассыпанную соль. Оказалось, уже несколько месяцев здесь люди страдали от ее отсутствия.         Иногда встречались и села, сохранившиеся полностью.  В одном из таких дислоцировался крупный гарнизон с подразделением ССовцев- карателей. Они экстренно сбежали, опасаясь окружения, не успев нанести разрушения. В центре села на площади висел труп повешенного полицая.         
         И о полицаях.
          В большинстве деревень о них говорили с ненавистью: это были негодяи, строившие свое благополучие на сотрудничестве с немецкими властями, всячески старавшиеся им услужить доносами на тех, кто имел связи с партизанским подпольем, или просто выражал им сочувствие. Но встречались и иные случаи. В одной деревне нам рассказывали о том, как жители уговорили бывшего бригадира колхоза завербоваться в полицаи, полагая, что он сможет отстаивать их интересы. И действительно, он не столько выполнял возложенные на него полицейские обязанности, сколько, узнавая о намечаемых действиях комендатуры, предупреждал об этом односельчан. Благодаря ему удалось спасти от отправки в Германию детей, спрятать в лесах скот и часть продуктов. От него партизаны узнали о готовящейся карательной операции. Кто-то, однако, донес на него в комендатуру, но он успел сбежать. Дальнейшая судьба его неизвестна.
              В конце сентября (не могу припомнить точной даты) мы вышли к расположению штаба одной из дивизий 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. На большой поляне находились блиндажи, накрытые маскировочными сетями, между ними сновали франтоватые штабные офицеры, дымила полевая кухня. Среди деревьев виднелись автомашины, многочисленные повозки, коновязь с лошадьми, окопанная валами, замаскированная сетью и ветками зенитная батарея.
           Объявили привал.
           Наш многодневный путь к фронту закончен.
         Из числа моих спутников-ковровцев по этому маршевому эскадрону, сейчас живы (насколько мне известно) лишь двое: Михаил Степанович Лопато, живет в Риге, и Петр Павлович Марфушкин, живет в Дубне Московской области.

November 22nd, 2010

С первых же дней моей службы в радио-взводе полуэскадрона связи 2-го Запасного кавалерийского полка я оказался вовлеченным в напряженный ритм его жизни. Каждый день, начиная с 5 часов утра и до 10 вечера, был загружен так, что для личных нужд не оставалось ни минуты. Все многочисленные тренировки, работы и передвижения выполнялись по приказам командиров, даже, извините, отправление естественных надобностей. Передвижения по территории полка – только строем, обязательно «в ногу». При встрече с кем-нибудь из членов полкового командования, раздавалась команда: «Взвод (эскадрон) смирно! Равнение направо (налево)! Строевым марш!».

Конно-строевая подготовка, строевая подготовка в пешем строю, полевые учения, упражнения с винтовкой («на плечо!», «к ноге!»), «марш-броски» с полной выкладкой отнимали столько сил, что это, казалось, на пределе физических возможностей. И все это усугублялось постоянным недоеданием и недосыпанием. Тыловой военный паек был явно недостаточен при таких физических нагрузках.

Вскакивая по команде «подъем!» и направляясь к конюшням, я пребывал в полусонном состоянии, окончательно приходя в себя уже возле коня со щеткой и скребницей в руках.

Однако, я заметил, что нам, связистам, было все же легче, чем бойцам сабельных эскадронов: мы получали возможность несколько часов в день проводить сидя за столами, осваивая радио-дело, когда тело отдыхало от физических нагрузок.

Очень нелегко доставалась мне обучение основам верховой езды: не только умению держаться в седле на различных аллюрах, но и управлению конем с помощью уздечки и шенкелей. С первых же дней я нажил себе кровавые мозоли на внутренних сторонах бедер, которые не могли зажить при ежедневном их травмировании. По совету бывалых конников, лечил их, на ночь прикладывая к ним листья подорожника.           

Помимо конно-строевой подготовки нужно было осваивать и владение шашкой и карабином. И если я довольно успешно стал работать с карабином, надетым «через плечо», принимая положение «к бою» (ухватив за приклад, нужно было одним движением повернуть его в положение готовности к стрельбе, умудрившись ни за что не зацепиться), то «рубку лозы» мне так полностью освоить и не удалось. Впрочем, лозу расположенную справа по бегу коня я срубал, хотя бы «через одну», а вот слева – никак не удавалось это сделать из боязни потерять равновесие, свешиваясь с седла.

Еше хуже обстояло дело с вольтижировкой.

Совершая по командам «вольт направо!» и «вольт налево!», я научился вставать ногами на седло и опускаться, вновь нащупывая стремена..

А вот следующему упражнению наш учитель – помкомвзвод, как я думал, не придавал серьезного значения, считая, что освоить его за отведенное время не удастся, и не настаивал, когда не получалось.

Следовало во время вольта (кони рысью идут по кругу) удерживаясь за луку седла спрыгнуть во внутрь круга, оттолкнуться от земли и, приобретя инерцию толчка, вскочить в седло.

Это у меня после нескольких неудачных попыток все же получилось, а вот «ножницы»….

Это же упражнение усложнялось: нужно было после толчка о землю скрестить ноги, и тогда в седле окажешься лицом к хвосту коня, вновь соскочить, держась уже за заднюю луку, оттолкнуться о землю и, вновь скрестив ноги, вскочить в седло, заняв в нем нормальную позицию.

При первой же попытке выполнить «ножницы» я прищемил себе то, что находится у мужчин промеж ног, взревел от адской боли, спрыгнул с коня и сел скорчившись, не в силах распрямиться….

Помкомвзвод не преминул разразиться длинной тирадой в мой адрес, изобиловавшей непечатными характеристиками моей персоны, однако настаивать на продолжении попыток не стал.

Ежедневные конно-строевые занятия, многокилометровые выездки в конном строю на различных аллюрах привели, все же, к тому, что я стал уверенно держаться в седле и управлять конем.

В середине лета ночью несколько раз объявлялась воздушная тревога. Вскочив по сигналу тревоги, мы бегом мчались к конюшням, выводили невзнузданных лошадей, садились верхом без седла и, ведя каждый в поводу за недоуздки еще двух, направлялись в лес, где заблаговременно были сооружены коновязи. Где-то на большой высоте над нами пролетали эскадрильи немецких бомбардировщиков, следующих на Горький, характерные вибрирующие звуки их моторов были хорошо слышны.

Еще только три-четыре недели до того я не мог себе представить, что смогу без стремян вскочить на неоседланного коня и мчаться на нем, ведя в поводу еще двух коней.

Значительно легче давалось мне овладение азбукой Морзе и кодами радиосигналов – (работать в эфире «открытым текстом» запрещалось) для приема-передачи сообщений применялись международные коды: «Примите радиограмму – ЩТЦ (QTC), как слышите – ЩРК (QRK), Слышу вас хорошо – ЩСА4 (QSA4)». Уже месяца через полтора я свободно различал в писке «морзянки» буквы, цифры, коды и передавал их, работая ключом. К концу пребывания в Коврове я уже по скорости приема-передачи (цифрового текста 16, смешанного – 13-14 групп в минуту) соответствовал квалификации радиста III класса.

Как-то само-собой получилось, что я стал понимать передаваемый текст по стуку ключа и различать своих радио-собеседников по «почерку».

В начале обучения мы работали на устаревших к тому времени радиопередатчиках: громоздкой, состоящей из двух многокилограммовых вьюков рации «РКР» (радиостанция конного разъезда) и более компактной «6ПК». Позднее были получены уже более современные, относительно легкие рации «РБМ».   

Несколько раз осуществлялись полевые учения: два сабельных эскадрона, которым придавались хозвзвод и взвод связи отправлялись в поход на значительное расстояние (как мне кажется километров 60-80), разбивали походную стоянку, проводили там военно-уставные тренировки. Взвод связи (отделения телефонистов и радистов) налаживал связь между эскадронами и штабом полка.

Помимо штатных занятий приходилось и выполнять очередные наряды: дневальство по казарме, конюшне, караульная служба, патрулирование в городе. Особенно желанным для всех было дневальство по кухне-столовой: довольно тяжелая нагрузка по мытью помещений и столов, выскребанию и чистке котлов, чистке картошки и пр., но зато отъедались за прошлое и на будущее.

Вспоминая о нарядах, не могу не упомянуть один эпизод, оставивший в душе крайне неприятный осадок.

В очередном наряде на караульную службу стоял я на посту у трансформаторной подстанции, расположенной на территории военного городка (по-моему, она и теперь находится там же).

Ночь, тишина, обеспеченная светомаскировкой полная темень. И я не заметил, как, опираясь на винтовку, заснул стоя….

И вдруг почувствовал, как кто-то пытается у меня винтовку отобрать!

Очнулся. Передо мной стоит дежурный офицер штаба полка и тащит мою винтовку к себе. Я , естественно, не даю…

- Спишь на посту?! А если бы не я, а диверсант, лежать бы тебе с перерезанным горлом! Ты знаешь, что теперь с тобой будет?

Я не столь растерялся, сколь впал в панику… Зная устав караульной службы, мне вполне мог грозить трибунал с соответствующими последствиями…

У меня был настолько растерянный, беспомощный и жалкий вид, что дежурный сжалился. Действительно, я представил себе, как выглядел в его глазах: 18-летний мальчишка, испуганный, с дрожащими губами, готовый вот-вот пустить слезу….

- Ладно , боец. На первый раз прощу, не скажу никому, но ты теперь уже не вздумай заснуть!

И он ушел, оставив меня переживать случившееся.

Дни, перегруженные занятиями, мелькали быстро, и, к концу пребывания в Коврове я, несмотря на недоедание, физически окреп, стал легче переносить физические нагрузки и даже заслужил характеристику «Отличника боевой и политической подготовки». Это было подтверждено торжественным вручением мне перед строем эскадрона книги докладов товарища Сталина с соответствующей записью на титульном листе с факсимильной подписью вождя.

Вспоминая военно-медицинскую комиссию в Минометно-пулеменом училище в Хлебниково, подумал, что в моем теперешнем состоянии я бы не удостоился квалификации «физически недоразвитый».

В конце июля или начале августа отправлялись на фронт маршевые эскадроны и конское поголовье. Мы, остававшиеся продолжать обучение бойцы полуэскадрона связи, провожали их, сидя верхом без седел и ведя в поводу по два коня. Уехал с этим эшелоном и мой Авертин, к которому я успел привязаться, да и он стал узнавать меня, встречая мое появление в конюшне приветственным всхрапыванием.