Иван Грунской

"Серебряный меч"

Фронтовая быль

     Наверное, бывает у каждого человека, когда в цепи рядовых повседневных событий вдруг возникает такое, что оставляет след на всю жизнь. Если вам приходилось наблюдать звездный дождь, когда в атмосферу земли попадает метеоритный поток, вы наверняка с восхищением смотрели в черное небо, во всех направлениях прорезаемое яркими светящимися трассами. И вдруг эту звездную черноту рассекает пополам невероятно яркий, как серебряный меч, след падающей звезды. Кажется, он совсем рядом, стоит только протянуть руку, и... Потом, сколько бы раз вы ни наблюдали эти звездные дожди, вы всегда будете возвращаться к тому "серебряному мечу". Так в моей фронтовой жизни "серебряным мечом" вспыхнул на короткий миг сержант Насыбулин Смагул.
Меня давно тянуло о нем написать, но я все откладывал - хотелось выяснить его дальнейшую судьбу. Я знал, что он из Казахстана, но откуда, из какой области или района, установить не удавалось. А может быть, повседневные заботы и не позволили настойчиво провести поиск. Да простит он небрежение автора.

     После завершения Сталинградской битвы   86 -й  Гвардейский   минометный   полк  очень короткое время пробыл в Москве, где получил пополнение и новую материальную часть. Уже 16 февраля 1943 года был подписан приказ № 28, которым предписывалось полку выбыть к новому месту дислокации по маршруту: Белорусский вокзал, Серпухов, Тула, Ефремов, Елец. Вот тогда, перед отбытием из Москвы, ко мне, в огневой взвод, и прибыл сержант Насыбулин Смагул, артиллерийский наводчик. Какой-то артиллерийский полк был расформирован, и сержанта прислали к нам. У него уже была медаль "За отвагу", и поэтому он сразу завоевал общее уважение. К нашим установкам, "катюшам", он вначале относился с пренебрежительным снисхождением. Это могли понять только специалисты-артиллеристы. Непосвященным же это было не понять.

     Дело в том, что Смагул пришел к нам из артполка, где на вооружении была 122-миллиметровая пушка-гаубица. Точность стрельбы этой пушки очень высока. Если стрельбой управляет толковый командир, а у прицела такой же наводчик, то стрельбой этой пушки, как говорят влюбленные в свое дело артиллеристы, можно "расписываться". Такова ее точность. Наши же установки приспособлены и предназначены для стрельбы "по площадям" - по скоплениям пехоты, танков, автомашин, обозов и т.п. Дальность стрельбы "катюши" равна почти 7,5 километра, и поэтому наш огонь был эффективным не только в ближнем бою, но и в разгроме резервов противника.
Насыбулин это понял не сразу. Говорил он с сильным акцентом, иногда коверкая слова до неузнаваемости, но его все равно понимали, так как он образно дополнял свою речь жестами и ошибиться было невозможно.

     - А-а-а (с этого протяжного "а-а" он начинал любую свою речь), шума полна казан, а казан даже вода нет, - возмущенно говорил он о наших залпах. Но работал бесподобно - всегда раньше всех докладывал о готовности открыть огонь. - Разбе можна убить каскыра (волка) тробам (дробью)?! - возмущался Смагул.

     Такой разговор однажды услышал комбат, капитан Каменюк, улыбнулся и спокойно заметил Насыбулину:
     - А ты знаешь, сколько весит твоя "троб"?

     - Знаем, товарыш гвардия капытан, 49 килограма.

     - Молодец. Собирайся, сейчас поедешь со мной на НП.

     - Есть. НП! - радостно, аж подскакивая, выкрикнул Смагул.

     - Есть кем заменить наводчика? - обратился ко мне Каменюк.

     - Есть, - доложил я, - его земляк Бралков Касекбай, тоже из Казахстана.

     - Ну вот и отлично, - заметил комбат и, пожав мне руку, ушел.

     Через два дня Насыбулин вернулся с НП совсем с другим отношением к "катюшам": он все свободное время проводил возле установки с тряпкой. Протирал ей прицел, направляющие, электрические контакты на направляющих, поворотные и подъемные устройства, смазывал их... Короче говоря, основные рабочие механизмы он никому не доверял.

     А на НП случилось вот что. Немцы уже начали подготовку к будущему штурму наших оборонительных рубежей на Орловско-Курской дуге. И начали подтягивать свои резервы: пехоту, танки, самоходные орудия... Несмотря на то что все это делали по ночам, а днем тщательно маскировались, разведчики 181-й стрелковой дивизии, которую поддерживал наш полк, установили, что в лесу, правее нашего НП километрах в четырех, сосредоточено большое количество пехоты и танков противника. Дивизиону была поставлена задача разгромить это скопление войск немцев. Командир дивизиона гвардии капитан Сергиенко решил дать залпы по этим скоплениям, как мы называли, "с чувством, с толком, с расстановкой". Находясь вместе с капитаном Каменюком на НП, он поставил такую задачу: в 8-00 дает залп 2-я батарея (наша батарея), в 8 часов 12 минут по этой же цели дает залп 1-я батарея и в 8 часов 35 минут снова дает залп 2-я батарея. Коварность такого огня поймут только фронтовики.

     Насыбулин, ожидая огня нашей батареи, приник к окулярам стереотрубы. 8 часов - над головой, шипя, со звоном прошли наши снаряды, и опушка леса покрылась огнебрызжущими взрывами - один, десять, тридцать... шестьдесят четыре мощнейших огненных взрыва буквально снесли опушку леса на глазах у Насыбулина. Возникло около десятка очагов огня - горели машины и танки. Насыбулин во все глаза глядел на эту картину уничтожения, прищелкивая языком. "Ой-бай, ой-бай", - приговаривал он потихоньку. Проходит пять минут, десять минут... Немцы, которые уцелели, повылазили из щелей и начали собирать раненых, тушить очаги пожаров, угонять от горящих танков и машин уцелевшую технику... И тут тот же угрожающий звенящий шип, и новые гейзеры огня покрыли опушку леса. Теперь уже немцы долго не вылазили из своих укрытий. Все вокруг горело - и машины, и танки, и просто земля. Проходит десять минут, пятнадцать, двадцать - немцы, наконец, успокоились и начинают снова "зализывать раны" - убирать раненых, растаскивать машины... И тут им на головы обрушивается третий залп...Насыбулин, воевавший ранее в ствольной артиллерии, был потрясен и восхищен увиденным.

     Капитан Каменюк, командуя огнем, все время поглядывал на Смагула. Тот как-то притих и, когда закончился огонь, молчаливо скрутил самокрутку - жадно затянулся и только тогда громко произнес:

     - Ой-бай, какой серозный девашка, как Кыз-Жибек.

     - Кто такая Кижибек? - не понял Каменюк.

     - А-а-а, комбат, нэ Кижибек, а Кыз-Жибек, - наставительно произнес Смагул. - Твоя "катуш" ходил берег река, моя Кыз-Жибек ходил берег озера. Хараша обе девашка. - Больше он ничего не стал пояснять. Но комбат понял, что Насыбулину "катюши" понравились. Так это и было.

     Вернулся он с НП совсем с другим мнением о "катюше". Он действительно за ней ухаживал, как за девушкой. Вскоре мы представили его к поощрению за его мастерство и старание, и 30-го апреля 1943 года ему было присвоено почетное звание "Отличный минометчик".

     Став свидетелем разгрома резервов немцев, Смагул все время рвался на огневую позицию, дать залп, и подговаривал своего командира орудия Мишу Цветкова, спокойного, уравновешенного, старшего сержанта. Тот только довольно улыбался, трепал по плечу и осаживал его: "Не дергайся, успеешь".

     Бои шли вяло. Полк и наш дивизион изредка давали залп одной или двумя установками, редко батареей. Немцы тоже бои вели слабо. Однако каждый солдат уже знал, что впереди нас ждут кровопролитные бои, хотя никто этого вслух и не объявлял. Только авиация немцев проявляла активность, все время барражировал в небе "Фокке-Вульф-189", разведчик, высматривал нашу оборону. Все его называли презрительно "рама" за его двухфюзеляжную конструкцию, но боялись: у него были превосходная оптика и достаточно большой бомбовый запас. Высмотрев цель, он тут же делал крен и заваливал на эту цель полдесятка бомб. Разведчики охотились за нами - мы доставляли им много хлопот, их резервам, которые они подтягивали к фронту.

     Конец апреля 1943 года. Полк базируется в районе Понырей, почти бездействуем. Один-два раза в неделю по какой-то цели, обычно заданной командованием, даем залп - чаще двумя установками, реже батареей.

     Начало июня 1943 года. Почти каждый день даем залп по скоплениям резервов противника: то двумя установками, то батареей, а иногда и всем дивизионом. Авиация противника не оставляет нас в покое. Стоит только нам дать залп, тут же на наш столб дыма и пыли налетают немецкие "Ю-88" и начинают жесточайшим образом бомбить. Вырабатываем новую тактику: каждое отстрелявшееся орудие не должно ждать никаких команд: отбой... и прочее, немедленно уезжает к месту дислокации, под прикрытие зенитных батарей, и там маскируется.

     Противник все больше стягивает резервов: мотострелковые, танковые части, артиллерия и минометы размещаются почти в каждом лесочке, в каждой балке. Нас все чаще обязывают стрелять по скоплениям немцев. Авиация противника в ответ все время охотится за гвардейскими минометами. Уже не можем даже дать залп. Не успеем покинуть место дислокации, которое меняем почти каждую ночь, как тут же появляются самолеты немцев. Огневых позиций у нас тоже три, постоянно их меняем.

     Где-то в середине июня приказано дать залп всей батареей в район Мало-Архангельской. На передней установке - командир батареи капитан Каменюк, второй едет установка Миши Цветкова. С ним в кабине водителя санинструктор Саша Ефимов, справа, на подножке стоя, - Смагул. Я еду замыкающим, тоже на подножке машины, в кабине шофер и командир орудия Василий Васильевич Горобец, спокойный, рассудительный ростовчанин. Не доехали метров ста до огневой позиции, "рама" нас уже засекла и осыпала своим бомбовым грузом. Вреда большого нам не причинила, но одна бомба разорвалась не очень далеко от установки сержанта Цветкова, тяжело ранила водителя Голованова Николая Ивановича, спущен левый передний скат. Машина стала: некому вести машину.

     Потом, после Орловско-Курского сражения, когда мы потеряли много техники из-за того, что, кроме профессиональных шоферов, мало кто умел водить машины или танки, был приказ: весь офицерский состав должен сдать экзамены на право вождения автомобилем.

     А здесь случилось, как случилось. Третья установка проскочила мимо, не останавливаясь, - таков военный закон: залп должен быть дан. Я не могу остановиться - я навожу установки на цель, от меня зависит, куда будут стрелять и будут ли вообще стрелять установки. Подъехал на ОП, расставляю буссоль и кричу комбату:

     - Ранило Голованова!

     - Наводи быстрее, и "огонь"! - кричит мне комбат и бежит к установке Цветкова. Не успел он пробежать и двадцати метров, когда навстречу со страшным ревом, наклонившись влево-вперед, на довольно большой скорости мчится установка, за рулем Смагул Насыбулин, узкие глаза степняка округлились, но вид решительный и даже злой. Он с ходу занял свое место, выскочил из-за руля и бегом к прицелу. Помощники уже крутили ручку подъема. Я как раз закончил наводку остальных установок и крикнул Насыбулину, какой угломер и прицел. Я не стал ждать, когда он закончит наводку. Мы все знали, по фронтовому опыту, что "рама" уже передала сообщение на аэродром и самолеты противника будут вот-вот.

     - Огонь! - ору что есть мочи, и через несколько секунд: - Отбой!

     Вижу, что установка Цветкова дала огонь вместе со всеми. "Успел все же, - одобрительно подумал я о Смагуле, - вот орел". Я подбежал к ним. Саша Ефимов уже заканчивал перевязывать Голованова.

     - Гвардии лейтенант, - Насыбулин совсем не по-уставному дернул меня за рукав, - весь ращот другой машина.

     Все машины уже ушли, оставалась машина, на которой приехал комбат и который тоже подбежал к нам. Мы поняли мысль Смагула. Уже слышен был рев приближающихся самолетов. "Рама" кружила над нами. Солдаты подхватили раненого Голованова, все попрыгали на машину, и машина с ходу рванула с места. Насыбулин только успел сесть за руль, завел мотор, как появилась семерка "Ю-88". Это был первый эшелон, нужно ждать еще.

     Насыбулин тронулся с места. Левая передняя покрышка еще при движении сюда, на ОП, наполовину слезла с диска и болталась на нем. Не обращая внимания на эту помеху, на то, что машина сильно накренилась, он погнал установку с ОП. Два "юнкерса" оторвались от "стаи" и пошли в пике на Насыбулина. Машина резко загнула вправо, бомбы легли по бывшему курсу машины.
     
     Прогремели взрывы. Насыбулин резко завернул влево, прямо по степи, к небольшому леску. Самолеты, сделав круг, снова развернулись и пошли на машину в лоб, открыв огонь из пулеметов. Насыбулин еще круче загнул влево и ушел из-под огня. Снова разорвались бомбы, и Смагул резко повернул вправо к леску. Из этого леска начала стрелять зенитная пушка. Смагул, одной ногой стоя на подножке, другой нажимая на педаль газа, стремился к леску. "Юнкерсы" снова развернулись и теперь уже вдогонку пошли на установку. Насыбулин резко нажал на тормоз, машина замерла. Смагул прыгнул в старую воронку. Пулеметная очередь взметнула пыль впереди машины, и бомбы разорвались метрах в сорока впереди. Заходя на новый разворот, самолеты начали подъем с левым разворотом над самым леском. И тут прямо в брюхо одному из них угодили зенитчики. Самолет взорвался над лесом, и вниз посыпались его куски. Второй самолет все же зашел на цель и в упор выпустил очередь из пулемета, еще раз сделал круг, несмотря на огонь зенитки, и удалился. Смагул подошел к машине. Вид ее был потрепанный, но вполне боевой: левой покрышки не было вообще, где-то на крутых разворотах спала, из радиатора текла вода, лобового стекла тоже не было.

     - Нишего, - успокоил машину Смагул, сел на подножку, свернул самокрутку, глубоко затянулся. - Нишего, - в последний раз глянул он на беднягу и направился пешком к месту дислокации.

     А ему навстречу уже мчался грузовой "студебекер" с арттехниками и нами, его друзьями. Мы всю эту картину наблюдали в бинокли, но ничем помочь не могли. Только переживали за него.

     Подъехали к нему, поспрыгивали с машины и начали его обнимать, хлопать по спине и обнаружили, что на спине гимнастерка совершенно мокрая. На наши недоуменные взгляды он начал:

     - А-а-а, я, знаешь, как заяц бегал, туда-суда, туда-суда. Жарка била. Тибе тоже жарка била. Я вчера видел, там зинитка стрелял - туда поехал. Там кыз стрелял, девашка. Ха-а-ароший девашка.

     - А ты разве водишь машину? - задал я вопрос.

     - А-а-а, я дома трактора ездил. То же самое, только едет медленно. Я и летать могу, только не могу подняться, - смеясь, добавил Смагул, - и сести не могу.

     Пока мы толкались вокруг Насыбулина, наш арттехник со своими бойцами уже зацепили машину на буксир и потянули к месту дислокации.

     Через неделю установка была готова. Я взял с собой командира орудия Цветкова и Насыбулина, и мы пошли принимать артиллерийскую часть, саму машину принял шофер.

     Мы внимательно опробовали все механизмы. Насыбулин все крутил сам, не доверяя ни мне, ни командиру орудия. Затем отошел от машины метров на пять, свернул самокрутку, внимательно окинул взглядом установку и проговорил:

     - А-а-а, кыз жаксы. - И добавил: - Хароши девашка!

     Обстановка на фронте в районе Мало-Архангельская - Поныри все больше накалялась. Мы ждали со дня на день общее массированное наступление немцев. И вот наконец...

     По тревоге подняли весь полк часа в два ночи. Все три дивизиона выехали на свои огневые позиции и тут же, всем полком, дали залп, за нами загрохотала ствольная артиллерия - пушки, минометы. Огневой налет длился 15-20 минут. Это мы, упреждая немцев, громили их боевые порядки, выстроенные для наступления. Артиллерийский налет наших войск был настолько эффективным, что намеченное наступление на 2 часа 30 минут немцы вынуждены были отложить до 5 часов утра. Эта двухчасовая задержка дала возможность нашим войскам подготовиться к встрече.

     5 июля в пять часов утра немцы провели огневой артиллерийский налет и пошли в наступление, появилась авиация. Огромная масса немецких танков устремилась к нашему переднему краю. Наш дивизион, все восемь установок, повел массированный огонь. Не уходя с огневых позиций, мы прямой наводкой дали семь залпов по наступающим немцам.

     Насыбулин, не отходя от прицела, все время кричал то своим помощникам: правее-левее, выше-ниже, то командиру орудия: огонь! Что-то бормотал на казахском языке и снова давал команды. Машины со снарядами одна за другой подходили к установкам, все - и солдаты, и командиры - бегом подносили снаряды, заряжали, и тут же - огонь. Авиация немцев начала нас бомбить. Мы падали на землю, потом подхватывались и снова к установкам. Подоспела наша авиация, истребители начали гонять немцев, немного стало легче. И на земле, и в воздухе немцев встретили кинжальным, уничтожающим огнем, но противник, не считаясь с потерями, лез вперед. К 6 июля ему удалось кое-как продвинуться на пять-семь километров и он вышел на рубеж Поныри - Снова - Кошара.
6 июля полк опять в непрерывном бою. Мы дали девять залпов. Все падали с ног от усталости. Один Насыбулин ходил, улыбаясь, и без конца повторял: "А-а-а, ха-а-а-роши девашка, Кыз-Жибек-Катуша". Потом в своих "Воспоминаниях и размышлениях" Г.К.Жуков скажет по поводу боев под Понырями: "Особенно мужественно дрались воины 13-й армии, в том числе 81-я дивизия генерала А.Б.Баринова, 15-я дивизия полковника В.Н.Джанджгава, 307-я дивизия генерала М.А.Еншина..."

     Наш полк был передан 13-й армии, и за три дня боев - 5, 6 и 7 июля - только наш дивизион давал несколько раз залпы прямой наводкой по танкам, подбил и сжег 27 танков противника. Для нас это большая и трудная работа - нужно подкапывать передние колеса, а кругом рвутся снаряды и бомбы.

     Все поле перед огневыми позициями было усеяно горящими танками.Еще несколько дней немцы, неся огромные потери в живой силе и технике, пытались прорвать нашу оборону, но сделать ничего не смогли. А в середине июля наши войска нанесли массированный удар по обороне противника, прорвали ее и устремились вперед. Наш дивизион, поддерживая части 13-й армии, не выходил из боя. Каждый день давали по 8-10 залпов. Взвод боепитания едва-едва успевал подвозить снаряды. Солдаты, уставшие, измазанные, как черти, но все в хорошем настроении - сознание своей силы окрыляло людей.

     Каждый день освобождаем какое-нибудь село, городок, поселок. Жители, главным образом женщины, радостно встречают нас, обнимают, целуют. Солдаты, отвыкшие от женских объятий, смущаются, краснеют, чего давно уже не было. Вышли к Дмитриеву-Льговскому, небольшая речушка Свапа. Насыбулин первый сбросил только ремень и, как был в сапогах, брюках, залез в воду и давай отмываться. Кричу ему: "Ты что, Смагул, рехнулся!?" Отвечает: "А-а-а, девашка, сылюет, а морда гразный, как сапог". Все хохочут, и многие тут же последовали его примеру. Я ринулся было выгонять их из воды, но комбат, смеясь, махнул рукой: "Пусть, не пешком идти". И, как на грех, только тронулась колонна, налетели восемь "юнкерсов" и начали нас бомбить. Солдаты, в мокрых штанах, кое-кто босиком, попадали в кювет. Установки оказались беззащитными. Огонь зениток начался немного с опозданием и был слабым. Мы понесли тяжелые потери: 10 человек ранило, двое погибли - капитан Рощин и командир орудия Миша Цветков. Тут же их похоронили, двумя установками дали прощальный залп по скоплению противника. Но установки не пострадали - их по степи разогнали в разные стороны, и это их спасло.

     Уже под Севском 86-й ГМП переподчинили 2-й танковой армии. Наш дивизион поддерживает действия мотомеханизированной бригады 7-го гвардейского мотомеханизированного корпуса. Собрал расчет, построил, вывел Насыбулина, объявил, что он назначен командиром орудия. Наводчиком к нему назначили Бралкова Касыкбая.

     Танковая армия, ее танковые и мотомеханизированные корпуса с постоянными боями пробивались вперед. Противник все время контратаковал. Мы своим огнем ломали сопротивление противника, и бригады корпуса опять шли вперед.

     Взяли Севск. Бригада, которую мы поддерживали, рванулась вперед. Мы за ними. Вошли в какое-то село, уже изрядно темнело. Дали два залпа отдельными установками по заданным координатам. Бой постепенно затих.

     Темно и тревожно. Установки разместили по дворам, под хаты, кое-как замаскировали. Команда - отдыхать. Выставили усиленный наряд охраны, но бойцы не спят. Тревожно на душе. Собрались кучками, каждый расчет у своей машины, прикрывая руками цигарки, курят, негромко перебрасываясь словами. Конец сентября. К утру становится прохладно. Кое-кто из солдат, накинув шинель на плечи, привалившись к завалинке, так сидя и уснул. Покашливают в темноте часовые - чтобы дать о себе знать товарищам и тем самым подбодрить себя.

     И только расчет Насыбулина почему-то "вырос" вдвое. Сам Насыбулин, накинув шинель на плечи, сидел на завалинке на корточках. Вокруг него и на завалинке, и на земле сидели человек пятнадцать бойцов и внимательно слушали рассказ Смагула. Я, проверив караул, подошел к солдатам. Те, увидев меня, тяжело стали подниматься.

     - Всем сидеть, - сказал я. И, видя, что чем-то помешал, добавил: - Продолжайте. - И сам сел на завалинку.

     Насыбулин смачно затянулся махрой и, выпуская дым вместе со словами, продолжил:

     - Младшая нэвэстка Жибек побэжала к Тулеген-беку. Ношь, как и сегодня, темно, как желудке верблюда. Девашка бежит, падает, снова бежит. Надо быстрее Тулеген-беку рассказать о плохом сне, который видэла Кыз-Жибек. Не нада Тулеген-беку ехать, жаман будэт, плоха будет. - Насыбулин вел рассказ неторопливо, вдумчиво, прерывая его очередной затяжкой. Огоньки цигарок вспыхивали то у одного, то у другого солдата. Все внимательно слушали. Ночь заканчивалась - было уже около двух часов. - Прибежала. А-а-а,ой-бай, дорогой Тулеген-бек. Не нада тэбэ ехать. Плоха тэбэ будет. Жаман сон видела твая Жибек. Жибек плашет, просит тэбэ не ехать. Плоха будет...

     На северной окраине села, там, откуда мы вошли, вспыхнули "зарницы", раздались разрывы снарядов, пулеметная и автоматная очереди.

     - Тревога! - строго проговорил я. - Всем по машинам, ждать команды. Никому никуда не отлучаться. - И сам побежал к комбату.

     Сзади кто-то крикнул Смагулу:

     - Смагул, не забудь закончить рассказ!

     Комбат уже был на ногах.

     - Что случилось? - спросил он.

     - Я знаю столько же, - отвечаю.

     Вместе бежим в штаб дивизиона. Слышно: на северной окраине идет настоящий бой. Резкие хлопки танковых пушек, разрывы мин, пулеметные и автоматные очереди взахлеб. Светает. В штабе дивизиона всегда невозмутимый, длинный, как штанга, капитан Кольчик Иван Николаевич, начальник штаба дивизиона. Казалось, не существует такой силы, которая могла бы вывести его из равновесия. Встретил нас с улыбкой. Прибежал и командир 1-й батареи гвардии старший лейтенант Петр Зукин.

     - Нас немножко окружили немцы, - невозмутимо заметил спокойно Кольчик.

     - Что значит твое дурацкое "немножко"? - Гвардии капитан Каменюк был отважный офицер, но мы все плена боялись больше, чем смерти.

     - А это то значит, - так же невозмутимо продолжал Кольчик, он знал страх Каменюка перед пленом, - что в плен будут брать немцы только по выбору - тебя, например, возьмут, нас расстреляют.

     - Ну тебя к черту, нашел время шутки шутить.

     - А всерьез такой вопрос: сколько у кого снарядов?

     - У меня один залп, 64 штуки, - ответил Зукин.

     Мы с Каменюком переглянулись: говорить или нет. Кольчик заметил нашу нерешительность и повысил голос:

     - Ну что там у вас, что вы переглядываетесь, как нашкодившие дети?

     - Да мы и в самом деле нашкодили, - сказал Каменюк, - у нас 68 снарядов.

     Глаза у Кольчика полезли на лоб.

     - Вы что их, в карманах возите?

     Перевозить снаряды на боевых установках сверх того, что шло в заряд, категорически было запрещено. От случайного толчка снаряд мог сдетонировать, и тогда быть большой беде, взорвутся все шестнадцать снарядов. Насыбулину никто этого не сказал, и, в первую очередь, этот инструктаж должен был сделать я. Но как-то в суматохе, вызванной наступлением наших войск, я забыл это сделать. А Насыбулин вместе с новым шофером бурят-монголом Мункуевым Бальджанима Данзановичем придумали, и Мункаев - мастер на все руки - сделал сзади кабины приспособление, куда можно было разместить стоя четыре снаряда. Я об этом узнал, когда последний раз заряжались, взвод боепитания уже уехал. Ко мне подошел командир первого орудия Горобец и, как всегда спокойно, заявил: "Лейтенант, посмотри, как зарядился Насыбулин". Я подошел к установке Насыбулина и приказал бойцам поднять брезент. Солдаты подняли брезент, и я оторопел: помимо того что все направляющие были заряжены, сзади кабины красовались четыре снаряда стоя, закрепленные по всем законам науки и техники. К креплению снарядов нельзя было придраться, но по уставу не положено. Деть снаряды уже некуда: машины взвода боепитания ушли, мы на марше. А вдруг нужно немедленно давать огонь - их же нужно снимать. А они, черти, и это все отработали: я дал команду "К бою" - пока двое, как положено по уставу, снимали с установки чехол, двое в течение десяти секунд сняли защелки и снаряды уложили рядом с передними колесами машины, наиболее безопасное место. Я был в раздумье, что делать? Везти снаряды в таком виде преступление: если рванет, то полколонны уничтожит. Бросить снаряды у дороги - еще большее преступление.

     Смагул заметил мое замешательство.

     - Мы сдэлали что-то нэ так?

     Я объяснил ему правила, предписанные уставом, и ситуацию, которая создалась в результате самоуправства. Да, это было самоуправство, но я отлично понимал, что это было самоуправство, вызванное самыми добрыми намерениями, любовью к своему оружию. Я попросил весь состав расчета не распространяться по поводу этого "изобретения". Предупредил Горобца: "Василий Васильевич, помолчи пока". Он понимающе улыбнулся: "Молодежь".

     На первом же привале, точнее остановке, вызванной очередным очагом сопротивления противника, я обо всем доложил комбату. Время, проведенное в дороге, позволило мне тщательно все обдумать и доложить так, чтобы это не вызвало у комбата опрометчивых решений. После моего сообщения он "сорвался" с машины и бегом помчался к установке Насыбулина. Я за ним. Подбежав к установке, он скомандовал: "Снять чехол!" Когда чехол с установки сняли и он увидел четыре "запасных" снаряда, то, наверное, с минуту был в столбняке, как рыба, вытащенная из воды: ртом шевелит, а звука нет. Наконец его прорвало:

     - Да как же ты... твою мать, никого не спросил, не сказал... да ты знаешь, что ты мог наделать... Да где же это видано... Да нас всех под трибунал!..

     Смагул стоял, склонив голову, а потом совершенно спокойно сказал Каменюку:

     - Тэпэр знаем, товариш гвардии капитана. Лейтенанта сказал. Тогда не знал. Хотел лучше.

     Каменюк с минуту смотрел на Насыбулина, затем повернулся ко мне:

     - Ну что будем делать? Как же ты просмотрел?

     - Ну теперь что уж размахивать руками. Оставить их у обочины мы не можем - это преступление. И возить опасно: шальное попадание пули, и мы в воздухе. Я предлагаю: я с этой установкой еду последним в колонне. Мы будем держать разрыв-дистанцию метров пятьдесят. А с первым залпом любой из установок все решится. Нам даже спасибо скажут, хотя и поругают. Я думаю, обойдется. - Я ободряюще похлопал Насыбулина по плечу, и он благодарно мне улыбнулся.

     Вот теперь все это я и изложил Кольчику. Он все это выслушал и в заключение невозмутимо бросил:

     - Грунскому выговор, за то что не знает, что делается у него во взводе, Насыбулину благодарность за находчивость.

     - Теперь так: мы окружены, вся бригада. Командованию корпуса это уже известно. Командование корпуса требует от нас продержаться полтора суток: оно подтягивает резервы, для того чтобы вызволить нас из котла. В соответствии с приказом командира бригады все способные носить оружие идут в круговую оборону. На орудие остается шофер, командир орудия, наводчик и один боец-номер. Все личное оружие привести в порядок, собрать все наличие патронов, гранаты. Проверьте толовые заряды и капсули к ним, на тот случай, если установки придется взрывать. Но это на всякий случай, я думаю, до этого не дойдет. А там, черт его знает. Командир дивизиона находится у командира бригады и сейчас подойдет.

     Сообщение начальника штаба особой тревоги у нас не вызвало. После Сталинграда, а теперь разгрома немцев на Орловско-Курской дуге мы как-то все вдруг уверовали в нашу непобедимость. Молча закурили, не курил только Игорь Остроус, командир огневого взвода у Зукина. Подошел скорым шагом майор Аверьянов, командир дивизиона. Разложил карту села, расчертили зоны обороны. Силы у нас были более чем скромные, каждая батарея могла выставить самое многое 18-20 человек. Но делать нечего.

     - Теперь вот какая задача, - комдив пригласил всех к карте, - это школа, - показал он прямоугольничек на карте, - здесь шестиствольный миномет немцев. Комбриг поставил задачу миномет уничтожить. Кому это можно поручить? Дело в том, что в селе много жителей. Вокруг школы живет много наших советских людей. Залповый огонь вести нельзя - во-первых, туда расстояние всего один километр, а во-вторых, от залпового огня разброс снарядов почти в два раза больше. Мы погубили много наших людей. - Командир дивизиона обвел взглядом окруживших его командиров.

     Я стоял сзади Каменюка и шепнул ему на ухо: "Насыбулин". Каменюк, очевидно обдумывая предложение, замешкался на несколько секунд. Аверьянов строго глянул на нас в упор и, выждав секунду, проговорил:

     - Ну ты, гроза немецких танков, говори!

     Я глянул на Каменюка. Комбат отвел глаза в сторону и сказал:

     - Ну, говори!

     - Товарищ гвардии майор, - начал я, - это может сделать командир орудия сержант Насыбулин. Конечно, предварительно мы с ним
должны посмотреть условия и пути ухода.

     - Согласен. Даю вам на подготовку два часа. Через два часа миномет должен быть уничтожен. Можете идти готовиться.

     - Есть! - я козырнул и вышел.

     Прибежав к себе, вижу, солдаты стоят кучками у своих установок и оживленно что-то обсуждают. Я подбежал к установке Насыбулина, и мне тут же задали вопрос:

     - Товарищ гвардии лейтенант, мы в окружении? - Солдаты все уже знали. Я рассказал им то, что слышал в штабе дивизиона.

     - Сейчас с Насыбулиным мы пойдем прорываться к своим.

     Я начал объяснять расчету задачу. Внимательно выслушав, Смагул произнес:

     - Моя смотреть должна.

     Взяв с собой одного бойца и автоматы, мы втроем пошли к школе. Улица медленно понижалась, и внизу было видно большое, барачного типа, кирпичное одноэтажное здание. Оно стояло на площади, а рядом, в 30-40 метрах, теснились домики крестьян. Мы садами и огородами прошли метров пятьсот, вышли к перекрестку: проулок, узкий, но вполне проходимый для машины, под прямым углом пересекал улицу. С перекрестка отлично просматривалась школа. У углового дома стояла замаскированная наша "тридцатьчетверка". Мы подошли к ней. Три танкиста дружелюбно с нами поздоровались. Мы рассказали им о нашей задаче. Они обрадовались:

     - Это же здорово, - командир танка снял шапку. - Чем мы можем помочь?

     Начали обсуждать, как дать установкой залп прямой наводкой по школе. Стрелять прямой наводкой и в ствольной артиллерии - большое искусство наводчика, а у наших "катюш" это могут делать только большие мастера. При горизонтальном положении самой машины направляющие со снарядами уже приподняты градусов на двадцать. При этом дальность будет около двух километров. Ближе стрелять - нужно под передние колеса копать ямки или находить их на рельефе местности. Только наводчик-мастер высокого класса может на глаз, чутьем определить, какой должен быть наклон направляющих.

     Определили: не доезжая до перекрестка метров двадцать, там должна стать установка. Отстрелявшись, она тут же едет вперед, сворачивает в проулок и соседней улицей вверх, назад. Все вроде получается, с места установка успеет уехать, пока немцы поймут, что стрельба закончена. А как на соседней улице? Прошли переулком до следующего перекрестка.
Соседняя улица простреливается немцами начисто. Командир танка все понял: без помощи установка отсюда не уйдет.

     - Вот что, лейтенант, так у тебя ничего не выйдет - расстреляют вас. Как только вы появляетесь на той улице, откуда стрелять, я
перегоняю танк на эту улицу и начинаю обстреливать передний край немцев. Он вон там, за школой, за речушкой. Ты иди в мотопехоту, они вон там за домиком, метров сто. Это наш передний край. Договорись с ними, их хоть и мало там, но пусть тоже поднимут стрельбу по переднему краю немцев. Пока немцы разберутся, что к чему, вы успеете отъехать метров на двести. Ну, а дальше - как повезет.

     И мне, и Насыбулину план понравился. Но вдруг Смагул "подкинул" еще одну проблему:

     - Лейтенант, на пэрэдний колеса ямка нужна.

     - Какая еще ямка?! - возмутился танкист. - Это уже не мое дело.

     - Успокойся, - сказал я, - это наше дело. Лопата у тебя найдется?

     - У хозяев, наверное, есть.

     - Лапата не нада. - Смагул вытащил из карманов две толовые шашки уже с капсюлями и бикфордовым шнуром.

     - Ладно, - я понял его мысль, - только будь осторожен. А то тебя подстрелят раньше, чем ты пошлешь им гостинец. Жди меня у танкистов.

     Сам пошел в мотопехоту. Нашел командира роты - лейтенант, и возрастом такой же, как я. Все обстоятельно объяснил ему, кто я и какова моя задача. Он обрадовался такому обороту дела - он уже почти сутки охотится за этим шестиствольным минометом.

     - Людей у меня маловато, но шуму наделаем. Постараемся не дать немцам вас расстрелять. - Мы пожали друг другу руки, и я ушел.
Прихожу к танку, командир танка мне говорит:

     - Ну и артист у тебя командир орудия! Знаешь, что он сделал? Забрал у хозяев веревки, скрутил арканом, привязал к ним тол, поджег шнур и бросил арканы - сначала один, потом другой. И ты знаешь, точно легли, куда он хотел. Чуть-чуть только веревкой поправил, и обе шашки тут же взорвались.

     Я отвечаю:

     - Ты неправильно определил, он не артист. Это джигит, степной орел. Вот он кто.

     Пока мы разговаривали, Насыбулин стоял в стороне, улыбался, потом подошел к командиру танка, говорит:

     - Слушай, будь другом, проедь танкай по ямкам туда-суда.

     - Ладно, буду другом, - засмеялся танкист.

     Оставив танкистов, выбирались опять огородами, садами, чтобы не попасть под обстрел. Дорогой я говорю Смагулу:

     - Вроде бы все должно получиться, только вот неясно, как подъехать к нашей огневой.

     - Шота придумаем, - беспечно ответил он.

     Пришли к себе, у машины нас уже ждали Каменюк и Кольчик. Они сидели на завалинке и беседовали с группой бойцов. Я обстоятельно доложил им все, что мы проделали. Они внимательно выслушали.

     - Вот только, - добавил я, - неизвестно, как доехать до ОП. Боюсь, немцы нас расстреляют, как только мы появимся на этой улице.

     - Нэт, если немсы ест музыка, - Мункуев, шофер боевой машины, говорил по-русски еще хуже Насыбулина, но друг друга они понимали отлично: друг с другом объяснялись на какой-то смеси казахского, бурят-монгольского и русского языков, - нас с музыком будут встречать.

     Все недоуменно уставились на него. Кольчик:

    - Объясняй.

    Мункуев:

    - Лейтенанта, помнишь, мы ездила давать залпа под Сталинградом? Ну там, где другой лейтенанта бегал степи, как заяс.

    - Ну, помню, - сказал я.ы

    - Когда немса начала стрелять? Она зразу нас не стреляла. Она удивлялась и думала: куда мы едем? Она начала стрелять минута через две, как мы появились на сопка. Так?

    - Так, - подтвердил я.

    - Ну вот. Мы выезжаем на улицу на большой скорость. Светомаскировку я сниму и фарами моргаю, на капот белая флага. Они смотрят бинокля, удивляются, думают. Чем больша думают, тем умнее становятся, тем нам лучше. Только мне нужно знать, где Смагул канавка делал. - Мункуев закончил и вопросительно всех оглядывал. Все молчали. Кольчик глянул на часы.

    - У нас в запасе еще сорок минут. В предложении Мункуева есть что-то, - не спеша, раздумывая, проговорил Кольчик. - Но война показала, что немцы далеко не дураки. Нет, не дураки. - Давайте еще вслед установке поднимем стрельбу: дескать, сукин сын, убежал, - добавил Каменюк.

    - Итак, - резюмировал Кольчик, - план принимается в следующем виде: ты, - указал он на меня, - собираешь человек десять бойцов с автоматами. Строго инструктируешь, чтобы какой-нибудь чудак не врезал по установке. Половина должна вести огонь метров пять выше установки, половина слева и справа от установки, чтобы пыль схватывалась. Сзади в землю не стрелять. Не дай Бог срикошетит и - в снаряд. Понял? - спросил Кольчик.

    - Понял, - ответил я.

    - Я канавка должна смотреть, - вставил Мункуев. - А то Смагул кричат будет: не доехал, переехал. Знаю я его.

    - Бальджанима, время, отпущенное нам командиром дивизиона...

    - У-у-а-а, у-у-а-а, у-у-а-а, у-у-а-а, у-у-а-а, - раздались завывания шестиствольного миномета. Снаряды, шурша, прошли у нас над головой и взорвались в районе, где вчера стоял штаб бригады. Сегодня его там уже не было.

     ... уже истекло. Сам слышал. Смагула обвинять не нужно - он командир. Я знаю, что сегодня он кричать не будет. Ты, Бальджанима, должен выскочить на улицу с большой скоростью, ну хотя бы километров пятьдесят. На радиатор подцепи кусок рубашки. Флажка не нужно - поймут обман. Я и так не очень уверен, что номер пройдет. Едешь быстро и переключаешь фары. Ты, Насыбулин, сориентируй Мункуева заранее, где твои ямки. Нужно, чтобы он видел их заранее. Как вы сумеете отстреляться - это дело вашего мастерства. Здесь я вам ничего сказать не смогу, только от всего сердца желаю вам успеха и переживать буду за вас. Отстрелявшись, вы действуете по плану, который оговорили с танкистами. Теперь ты, комбат, - обратился начальник штаба к Каменюку. - Подготовь буксир, на тот случай, если при выезде машину Насыбулина подобьют. Ведь немцы обозлятся страшно, поняв, что их провели, и сделают все, чтобы расквитаться.

     Гвардии капитан Кольчик посмотрел на часы и закончил:

     - На подготовку пятнадцать минут, я пошел докладывать командиру дивизиона.

     - Все ясно? - спросил комбат.

     - Ясно, - ответили мы ему хором.

     - Ну, по местам!

     Я обнял Насыбулина, потом Мункуева.

     - Ну, братцы, - сказал я как можно бодрее, - ни пуха вам ни пера. - И побежал собирать бойцов, так называемую группу "преследования".

     Быстро собрал десять солдат, распределил по "ролям". Три человека стреляют слева от установки, три - справа, четыре - выше установки. Предупредил, чтобы не попали в установку. Вывел их на перекресток, разместил по дворам. Ждем.

     На душе тревожно, тяжело. Несмотря на то, что вроде все предусмотрели, благополучного исхода ожидать нельзя. За эти годы войны я имел возможность не один раз убедиться, что немцы умеют воевать, и "на мякине", как говорят, их провести трудно. Но другого выхода у нас не было. Обстановка сложилась такая, что у немцев недоставало сил нас додавить, а у нас не было сил вырваться из окружения. Немцы ждали подкрепления, чтобы покончить с нами, мы же ждали подкрепления, чтобы вырваться из кольца.

     Но вот на большой скорости на перекресток мчится установка, на радиаторной решетке белая тряпка, снаряды без чехла поблескивают на солнце. Из-за плетня поднимаю кулак. Насыбулин даже не взглянул в мою сторону, что-то говорил Мункуеву.
     Вначале немцы открыли огонь из автоматов и пулеметов, но Мункуев замигал фарами, и огонь действительно прекратился. Мгновенно машина проскочила эти пятьсот-шестьсот метров и резко, вполне естественно, затормозила перед ямками. Немцы видели, что мы вроде обстреливаем установку, и перенесли огонь на нас. Даже начали обстреливать из минометов и нас, и наш передний край, где занимала оборону мотопехота.

     Школа, без окон, без дверей и без крыши, отлично просматривалась с наших позиций. Вдруг машина замерла на несколько секунд, и в ту же секунду огненные стрелы вонзились в стены школы, раздались оглушительные взрывы, все заволокло огнем и дымом. Все получилось, как мы и планировали. Пока немцы пришли в себя, на месте установки стоял столб дыма, а сама установка скрылась в проулке.

     Немцы открыли ураганный огонь изо всех видов оружия по переулку. Но Мункуев уже выскочил на параллельную улицу, где "тридцатьчетверка" вела активный огонь по немцам, ее поддерживала своим огнем мотопехота. Метров, может быть, сто она еще мчалась, прикрываемая корпусом танка. Потом вся погрузилась в пыль и дым от рвущихся кругом снарядов. Покрышки спущены на всех колесах, но машина движется вперед. Вот с радиатора повалил пар, и, не доезжая метров пятьдесят до спасительного перекрестка, машина заглохла. В мгновение ока подскочил к ней грузовой "студебекер", зацепили установку и уволокли в укрытие.
Весь дивизион, и бойцы нашей батареи, и бойцы первой батареи, все офицеры, укрывшись кто где, с напряженным вниманием и восторгом следили за подвигом этих двух героев. Злополучный миномет перестал существовать, но оба героя были тяжело ранены. Наш санинструктор Саша Ефимов и санинструктор соседей Маша Позднякова принялись их перевязывать.

     Надо бы их немедленно в госпиталь, но, к сожалению, нам предстояло еще одну ночь провести в этом селе. Мы им соорудили приличную (по солдатским меркам) постель на том же "студебекере" и под надзором Маши Поздняковой оставили на машине. А вдруг придется срочно уезжать ночью?

     Вышли мы из окружения через сутки. Наша окруженная бригада сыграла огромную роль не только в деблокации, но и в разгроме большой группировки противника.

     Ребят увозили в госпиталь. Я залез на машину: Мункуев забинтованной физиономией радостно улыбнулся мне, Насыбулин спал. Маша не разрешила его разбудить. Я поцеловал их обоих. Спрыгнул с машины. Непрошеная слеза скатилась по щеке. Встречу ли я их когда-нибудь в жизни?

http://prstr.narod.ru/texts/num1001/grun1001.htm