Предлагаю материал из http://sogenteblx.livejournal.com/86862.html#comments, который размещает дневник и письма немецкого генерал-полковника Готхарда Хейнрици.
Отчёт семье (северо-западнее Гомеля), 18 августа 1941 года.
Судя по приказу, который мы захватили, мой первый визави, генерал, командующий 66-м корпусом, был судим военным трибуналом в начале августа [явная ошибка: ничего такого в биографии генерал-майора Фёдора Павловича Судакова не значится]. Вчера начальник штаба 63-го корпуса со своими двумя комиссарами попытался убежать. Когда они не сдались, наши солдаты их застрелили [вновь ошибка: полковник Алексей Леонидович Фейгин был пленён двумя солдатами 13-й роты 487-го пехотного полка 267-й пехотной дивизии, представился и показал удостоверение; 20 августа был допрошен, после чего отправлен в штаб армии; возможно, что комиссаров и правда расстреляли].
Всё тут идёт к кульминации. Развал вырисовывается.
После победы под Гомелем, командование XXXXIII корпуса было ненадолго переброшено под Стародуб, прежде чем в конце августа их перевели южнее, к территории севернее Чернигова.
Письмо жене (под Стародубом), 23 августа 1941 года.
Русский демонстрирует ударостойкость несмотря на все его поражения. Вчера читал заявление русского главнокомандующего, который сказал, что они будут продолжать сражаться, даже если Москва падёт. Полагаю, он прав. Изменения настанут только тогда, когда система в России сломается изнутри. Я сомневаюсь, что условия для этого уже сформированы. Кажется, что внушающая ужас русская система террора заставляет умолкнуть любую оппозицию. Можно допустить, что вследствие нашей неожиданной атаки против России многие русские, даже те, кто против Сталина, поменяли свои взгляды и поддерживают своего вождя из чувства патриотизма…
Мы сейчас находимся на другом участке боевых действий внутри нашей армии, с другими дивизиями. Мы почти на 200 километров глубже в России. Города совершенно сожжены. Мы стоим — не назвать это «живём» — в самых унылых и самых опустошённых деревнях. Сегодня я квартирую в классе, поскольку самые чистые здания обычно — это школы. Все дома совсем захудалые. Со слов жителей, они нарочно старались сделать всё внешне уродливым и бедным, чтобы их не осудили за то, что они богачи…
Война тут дорого нам обходится. Была ли она необходима?
С новой оперативной позиции севернее Чернигова, XXXXIII армейский корпус медленно с боями пробивал себе путь на юг. Был получен приказ наступать на юго-восток в направлении Киева, который был оккупирован 19 сентября; целью было закончить окружение советских сил. 17 сентября — до окончания киевской операции, что произошло 25 числа (665,000 пленных, 884 танка, 3,436 орудий) — командование корпуса было отведено.
Письмо жене (севернее Чернигова), 1 сентября 1941 года.
Уже дня два вновь идут тяжёлые бои. Нас опять перебросили на юг, и мы на северной границе Украины. Наша задача сложна, тем труднее она в свете ограниченности наших сил. Русский отбивается с большим упорством, контратакует. Его артиллерия особенно хороша. Пока пишу это письмо, слышу, как рвутся снаряды. Три дня назад русский на четверть часа прижал нас плотным огнём. Вдобавок были авианалёты на нашу деревню, потеряли несколько человек, включая коменданта нашего штаба. Для письма трудно найти и время, и покой в душе. Ситуация постоянно меняется, и всё время новые трудности. Так беспрерывно уже 10 недель. Больше всего я восхищаюсь простым пехотинцем, который через всё это тут проходит, днём и ночью, не имея даже нормального размещения. Хотя бы погода достаточно благоприятна. Целое лето всё время было тепло, кроме буквально нескольких дней…
Я убеждён, что эта война затянется надолго. Окончания в этом году не будет. Русский ждёт зимы. За это время он реорганизует свою потрёпанную армию и весной снова пойдёт в наступление по команде британцев или по собственному желанию. Британцы и американцы счастливы, что национал-социалисты и большевики ослабляют друг друга, и надеются, что они больше не будут представлять опасности. В любом случае, нам нужно готовиться к ещё одному году войны.
Отчёт семье (около Чернигова), 12 сентября 1941 года.
Состояние русских войск, с которыми мы столкнулись, без сомнения, за последнее время ухудшилось. В особенности русская пехота — дикая толпа, мешанина из формирований, бывших под рукой и слепленных воедино, что брошены в битву. Полки, пополненные еле обученным свежим составом; дивизии, состоящие из бойцов, оставшихся после разгрома двух или трёх других дивизий, — это обычное дело. Танковые корпуса действуют как пехота, потому что танков больше нет; аэромобильным бригадам не с чем приземляться. Тем не менее, нашим ослабленным частям до сих пор противостоят массы людей. Кто-то однажды сказал, что если из тысячи стреляющих идиотов лишь пятьдесят попадут по нашим храбрым парням, то тогда мы пострадаем от этих потерь больше, чем противник.
Увы, русская артиллерия очень хороша. Они много попадают и, к сожалению, очень часто меняют позицию. Пилоты тоже удалые и летают даже в ужасных погодных условиях. Лишь после того как наши истребители сбили 15 их самолётов, мы смогли немного перевести дух. Нам, немцам, в особенности не нравится русский коварный стиль ведения боя. Русского редко увидишь на открытом пространстве, а даже если и так, то он прячется в кукурузных полях. Большую часть времени он ползёт через лес, через кусты и через болота. Русский нападет из засад, эти люди вцепились к непроходимую местность как вши и нельзя от них избавиться даже если дважды прочесать территорию. Так что такая война очень многого требует от наших войск. Нужно снять шляпу перед ними и их усилиями. Они ежедневно атаковали 11 недель подряд, иногда с утра, иногда в полдень, и вечно противник перед тобой, и каждая ночь проходит в напряжении, придут эти ребята в коричневой форме или нет, и каждый день сыплются огромные, оглушающе рвущиеся снаряды, и каждую ночь проводишь на холоде и в сырости, и помимо этого ещё продираешься сквозь грязь по колено или полностью покрываешься пылью — это неслыханные усилия. Никто и вообразить не может, сколького мы требуем от наших солдат, если только сам не прошёл через подобное.
Непонятно поведение русского командования. Они совершают поступки, суть которых мы не можем постичь, и которые кажутся достаточно неразумными. Например, любой, кто не удерживает позицию, будет расстрелян. Когда мы спросили русского начальника штаба 63-го корпуса [допрос полковника Алексея Леонидовича Фейгина см. тут], почему он не отвёл свой корпус, пока ещё был запас времени, он ответил: он дважды запросил разрешение на отход у своих армейских начальников. (Никто по ту сторону не может поступать по собственной инициативе; они должны запрашивать разрешения у вышестоящих). Его армия оставила его запросы без внимания, и отправила посыльного назад. Вот так военачальники избегают ответственности! В результате, русский 63-й корпус остался в Гомеле и был потерян. Похожим образом и у нас несколько дивизий застряли на бессмысленной позиции.
У людей на той стороне есть выбор: быть убитым по приговору военного трибунала, быть убитым комиссаром или быть убитым немцами. Комиссары каждый день часами твердят бойцам, что мы не только гарантированно их расстреляем, но и сначала будем их пытать. Вот поэтому русский солдат и защищает себя столь яростно, потому что от нас он ждёт ещё более лютой смерти. Этот примитивный народ всему верит.
Помимо прочего, пленные убеждены, что Россия будет продолжать эту войну даже если мы дойдём до Волги. По их словам, для большевизма это вопрос жизни и смерти, и о компромиссе не может идти речи. Людей достаточно. И это правда: на оккупированных территориях мы видели только стариков, женщин и детей. Всех мужчин забрали, и они стали либо солдатами, либо рабочими на фабрике. Я также убеждён, что жестокая воля их вождя сделает всё, чтобы устоять. Они в особенности надеются на зиму, которая нас задержит, а русским даст время и возможность для реорганизации. Для нас логичным выводом будет вдарить по русским посильнее, прежде чем дороги станут непроходимыми, так чтобы у них были большие потери, а реорганизация стала бы — хотя бы — трудной из-за новых потерь. Я бы хотел думать, что это возможно. Состояние вражеской армии и зачастую странные ошибки их командования дают основания для надежды. Тем паче, если мы сможем уничтожить оборонительную промышленность в большем объёме — что вовсе не является невозможным.
Две недели были на территории северной Украины, неподалёку от Киева. На карте страна отделена от Белоруссии демаркационной линией, все связующие дороги уничтожены. Есть лишь несколько основных дорог, а все придорожные мосты уничтожены. Погода всё ещё тёплая, дороги наконец подстыли. Если в Белоруссии земля с песком, то на Украине глинозём. Люди лучше одеты. Неделями наблюдали женщин, которые бегали вокруг с голыми ногами, а здесь они носят высокие сапоги. Деревни как минимум 2 километра в диаметре, иногда от 8 до 10 километров. Вокруг них растут табачные и подсолнуховые поля (и вновь ещё одно популярное место, где любят прятаться русские солдаты). Все жуют семена подсолнуха, жуём и мы. Кстати, как и везде, начиная с германской границы, мы видели большие стада скота. Свиньи свободно бегают по улицам и в домах, часто они заражены трихинеллёзом. В зерновых недостатка нет, хотя по нашим меркам земля плохо обработана.
Так что мы надеемся много извлечь из завоёванных территорий в следующем сезоне. Сейчас пируем с мёдом, которого тут в изобилии. Куры и целые стаи гусей бродят у окрестностей деревень. У колхозной системы есть преимущество: большие поля, схожие с нашей системой землевладения, замещают систему малых земельных наделов, находящихся в собственности отдельных крестьян. Это более эффективный способ кормления населения. Но как только мы занимаем деревню, первое о чём нас спрашивают деревенские — «Когда мы получим назад свою землю, что у нас отобрали?».
Кроме того, всё здесь находится в ужасном и запущенном состоянии. Все пытаются жить как можно беднее, чтобы не быть осуждённым или расстрелянным как собственник. Соответственно, дома и квартиры, по большей части, находятся за гранью описания. Крестьянин, что не присоединился к колхозу, а хочет работать сам по себе (это возможно, если обрабатывать очень маленький участок земли, т.е. такой, который будет кормить одну корову), вообще не получает соломы для своей крыши и древесины для починки своего дома и сарая, и вынужден платить большие проценты в виде разнообразных налогов, которые принуждают его внедриться в систему. Это приводит к горькой нищете. Однако куда хуже страх людей, боязнь партии и её представителей. Никто не осмеливается сделать что-то по собственной воле, а ждёт команды, чтобы не быть наказанным. Так вот — «по приказу» — у них начинался сенокос, независимо от погоды. Можно только гадать, какой урон такое количество бюрократии нанесло сельскому хозяйству.
Лишь одна вещь тут в России является высококачественной — школьные здания. Большие, светлые, просторные и чистые без исключений. Даже в самой маленькой деревушке школа хорошо оснащена материалами для преподавания физики. Мы квартируем только в школьных зданиях, потому что это самое лучшее размещение из возможных.
Недавно были в деревне под названием Седнев, что на реке Снов, где когда-то казачий гетман […] владел примерно 240,000 моргенов [150,000 акров] земли. Теперь замок совершенно пуст, разрушен и разорён. Родившийся на Украине приват-доцент из Кёнигсберга по фамилии Бейтельсбахер [подробнее о нём см. расследование Игоря Петрова], сейчас лейтенант из нашего разведотдела, в детстве посещал это место вместе с родителями и рассказал нам о богатстве замка, о чудесном парке (теперь непроходимая чаща), о библиотеке с ценнейшими рукописями и о здешней грандиозной жизни в старые времена. От этого ничего не осталось. Лишь стоит старая 400 лет липа, вся перекрученная, да рядом с ней бюст национального украинского поэта, что жил в поместье гетмана 250 лет назад. Наши солдаты обезглавили статую. Они подумали, что это Сталин!
Запись в дневнике (около Чернигова), 13 сентября 1941 года.
Вчера прошли через Чернигов, вероятно, наиболее страшно разрушенный город. Буквально всё лежит в руинах. Осталось лишь несколько церквей, но внутри всё полностью уничтожено. Разрушения городов в этой войне на Востоке можно сравнить, быть может, лишь с Тридцатилетней войной.
Генерал-полковник фон Шоберт наехал на мину и погиб. Манштейн его заменит. Шоберт не блистал, был очень амбициозен, пустоват, но и очень храбр.
Письмо жене (Хотиновка), 15 сентября 1941 года.
Осень готовит нам тяжёлые сражения, а решающей битвы всё нет. Определённо, русский ослаб. Но финальный удар, который, хочется надеяться, серьёзно его подкосит, ещё впереди. И всё же я не верю, что Россия сдастся до наступления этой зимы, даже если в решающей битве мы одержим победу. Страна так огромна, так много людей. Временно русские связывают свои надежды с помощью Америки и Англии. Обе страны сделают всё, что в их силах для поддержки этого союзника, который являет собой важнейший столп в их борьбе. Русский связал весь германский вермахт и нанёс ему существенный урон, в том числе лучшим. Ты бы видела, как устали и вымотались наши войска. Три месяца кошмарных боёв и маршей оставили на них свой след. Мы не можем надеяться на окончание этой кампании, и мы точно не получим отпуск осенью. Помни об этом. Бои в России будут продолжаться до тех пор, пока погода не положит им конец.
Отчёт семье (Хотиновка), 15 сентября 1941 года.
Мы почти окружили русских. Всем, кто попал в огромный мешок западнее Киева, придётся в это поверить. По какой-то причине, которую я не могу понять, русский так расставил свои войска на Украине, что просто приглашает нас пленить их всех. Петля окружения затягивается. В следующие 8 дней можно ждать специального сообщения, говорящего о ещё одной значительной победе. Помимо военного значения, это крайне важно с экономической точки зрения, поскольку обширные пространства Украины — наиболее плодородной части России — попадут в наши руки. Наш переводчик [Бейтельсбахер] настаивает, что Украина может кормить всю Европу. В России без Украины будет голод. Меня это устраивает. В целом, эти победы являются результатом наших сражений, начиная с 4 августа, когда мой корпус начал наступление южнее Бобруйска. Это были первые шаги, а теперь последуют завершающие. Мы уже закрепились глубоко в тылу самой южной русской армейской группировки. Мы уже сражаемся за дороги, которые будут наиболее важны для противника во время отступления. Пока я пишу эти строки, слышу в комнате непрерывный гул артиллерийских орудий. Враг упорно сопротивляется. Однако медленно, но верно его выдавливают, он оставляет одну позицию за другой, прежде чем ему приходит конец.
На финальную битву мы здесь не останемся. После того как начали окружение и наполовину завершили его, нас выведут и ещё где-нибудь применят. Нас это не радует. Как и все, мы бы скорее хотели закончить то, к чему готовились месяцами. Киевский котёл был бы кульминацией этих усилий. Помимо этого, мы бы скорее остались тут на юге, вместо того, чтобы перемещаться в холодные северные части страны […] И мы боимся, что там будет куда как неуютнее, чем здесь, поскольку для середины сентября тут стоит вполне хорошая погода. Ночи становятся холоднее, но днём может быть по-настоящему жарко. Территория вокруг значительно чище, дружелюбнее и лучше оснащена, чем неприветливая Белоруссия […] Церкви на Украине всё ещё увенчаны крестами; в некоторых отдалённых уголках даже внутреннее убранство сохранилось. В целом кажется, что большевизация страны не была настолько интенсивной и всеобъемлющей как в остальной России, и остался ещё маленький кусочек независимой жизни.
17 сентября командование корпуса вместе с Хейнрици вывели из-под Киева, где завершалось окружение. Генералу дали несколько дней отдыха в Чернигове, прежде чем 23 сентября направили в регион северо-западнее Брянска — начиналось наступление на Москву.
Отчёт семье (Чернигов), 19 сентября 1941 года.
Сейчас сидим в Чернигове, в русских казармах, с потолка которых по ночам словно «Штуки» нас атакуют клопы. После бесконечного стресса, начиная с 22 июня, для нас это просто отдых.
Чернигов, в котором раньше жили 150,000 человек, был городом, который стоило бы повидать. А теперь это буквально груда развалин. Разрушения в русских городах выходят за рамки всего, что до того можно было познать или увидеть. В Чернигове по воле случая уцелели лишь несколько отдельных зданий и некоторые убогие хаты на самом отшибе города. За исключением этого, город представляет собой дымящуюся груду руин, в центре которых возвышаются старые церкви, которым по много сотен лет, чьи двухметровые стены выдержали даже современные снаряды. Но они полностью выгорели. Даже если нет, то они настолько обветшали, опустошены и загажены за время большевизма, что с отвращением отводишь взгляд. А ведь кажется, что когда-то эти церкви были совершенно прекрасны. Среди них есть несколько таких, которые вызвали бы интерес и в Германии благодаря своему дикому барокко, своему размеру и своей странной красоте. Чернигов был местом паломничества, здесь хранилась особенно чудодейственная икона Богоматери. Из подвала почти полностью сгоревшего музея я смог спасти 25 картин…
Уровень разрушений в городах в этой стране благодаря большевизму и вдобавок благодаря войне с лихвой превосходит Тридцатилетнюю войну. В сельской местности, с другой стороны, влияние войны малозаметно уже по прошествии всего лишь пары дней. Неважно, насколько тяжело попало по деревням, сколько бедняцких крестьянских хат было снесено и сколько телят, кур и трихинеллёзных поросят было съедено — сельская местность несильно от этого меняется. Лишь учитывая детали и рассматривая отдельные судьбы можно осознать разрушительную силу войны. Наверное, об этом в будущем напишут книги.
Города почти совсем покинуты. В деревнях остались лишь женщины, дети и старики. Все остальные бродят по исполинским просторам России, оторванные от своего дома. Согласно нашим пленным, железнодорожные станции забиты толпами людей, и они молят солдат о куске хлеба. Я думаю, что количество смертей из-за болезней и перенапряжения среди этих оторванных от дома людей настолько же большое, как и потери на поле боя. Быть может, эта ситуация, наравне с военным поражением, однажды создаст оппозицию существующей в России системе управления. Однако, как я уже говорил раньше, пока что никаких признаков этого нет. Советов повсюду очень страшатся, их террор так беспощаден, что никто не осмеливается протестовать. Помимо этого, немалая часть молодёжи — убеждённые коммунисты, которые считают, что такие меры необходимы для управления таким примитивным народом как русские. Так что нам придётся оказывать на них долговременное и значительное давление, пока ситуация в России не станет настолько невыносимой, что она парализует любое сопротивление. Потеря Украины, угроза потери индустриальных территорий вокруг Харькова, разделка Петербурга — это шаги на этом пути…
Теперь, когда лето закончилось, больше нельзя поплавать и искупаться, и мы страдаем от нашествия вшей, которые допекали нас ещё во время Великой войны. И вновь самая завшивевшая — это пехота, хотя бойцы так вымотались, у них огромные нагрузки и не могут они многого сделать против вшей. Мы используем настоящее время отдыха для того, чтобы разобраться с проблемой настолько эффективно, насколько это возможно. Наша железная дорога, которая на удивление — без расписания, блокировочной системы и иногда со сменой поездов — доходит до места, где мы, даёт нам несколько дней на прожарку от вшей, пока войска переведены ещё куда-нибудь.
В настоящий момент отпускаем всех русских пленных из захваченных западных территорий, чтобы они могли вернуться в свои дома [приказом от 27 июля 1941 года, немцы Поволжья, прибалты, украинцы, позже ещё и белорусы из числа советских пленных освобождались; 13 ноября 1941 года приказ был отменён, всего освободили 318,770 человек]. Они там очень нужны, т.к. на селе не хватает рабочих рук. Это ещё и подготовка к созданию новых государств-сателлитов. Британцы как-то предположили, что мы создадим независимую Украину, так же, как и Белоруссию с Балтикой. Теперь у нас есть возможность осуществить это.
Запись в дневнике (около Кричева), 24 сентября 1941 года.
Решающая битва пока ещё не дана. Эти, что наверху, сильно ошиблись насчёт России. Мы можем надеяться лишь на то, что грядущие события подтолкнут общую ситуацию, так чтобы можно было сказать, что Россия действительно нейтрализована. Однако даже в этом случае нет причин загораться надеждам, что внутрироссийская ситуация изменится, что значило бы выход страны из войны. Британия точно восстановилась за это лето. Америке не терпится вступить в войну. Кульминация войны ещё впереди. Это значит, что всё затянется.
Письмо жене (около Кричева), 24 сентября 1941 года.
Мы передвинулись на 250 километров севернее, но всё ещё не достигли нашего нового участка. Нет больше ни полей с табаком, ни полей с подсолнухами, сплошная картошка. Говорят, что регион, куда мы стремимся, славится волчьими угодьями, самыми лучшими на европейской территории России. Это значит, что опять будут леса и болота, а значит, и все сопутствующие проблемы в плане ведения войны и продвижения!
Поскольку под Киевом южная армейская группировка русских была практически разбита — за это спасибо не [6-й армии] Райхенау, а нашей [2-й] армии и в особенности моему корпусу — грядущие операции будут иметь особое значение для дальнейшего развёртывания на Востоке. Чем успешнее они будут, тем лучше, поскольку в этом случае русский не сможет восстановиться до следующей весны. Никто из тех, кто узнал Россию, не хочет драться тут в следующем году так, как это было в нынешнем. Каждого немца, что столкнулся с большевизмом, тошнит от него.
Война всё так же катится. Если Америка вступит в войну — что, в общем-то, уже произошло — появится новый враг, способный поддержать Британию как минимум с помощью ВВС и флота.
Запись в дневнике (около Кричева), 25 сентября 1941 года.
Летал на «Шторхе» в Клинцы, в расположение армии, 50 минут, пролетал над бронепоездом, который был полностью разбит нашими люфтваффе. Клинцы — полностью сохранившийся город с населением в 40,000 человек, первый целый город, что мы видели, начиная от немецкой границы. Это что-то. Старая, украшенная живописными иконами, деревянная церковь, а перед ней торговые ряды. Население счастливо и благодарно за то, что они снова могут ходить в свою церковь. Помогая им приводить церкви в порядок, мы, увы, не знаем, как использовать это преимущество.
Отчёт семье (юго-восточнее Рославля), 29 сентября 1941 года.
Между тем, по ночам начались заморозки. Даже днём редко видишь больше +4 или +5 на термометре. Вечно серое небо висит над землёй, и холодный ветер задувает в полях. Знающие погоду утверждают, что так будет до конца октября, потом будут дожди до середины ноября, потом речки замёрзнут и растают в конце апреля. Хорошая перспектива!
Вы, дома, даже представить себе не можете, что такое жить на улице днём и ночью, как это делают пехотинцы. И они всё ещё носят летний комплект униформы вместо зимнего обмундирования. Возницы уже надели свои овчинные тулупы. Очень странный пошив: плотно облегающий на талии, а ниже идёт колоколообразная плиссированная нижняя часть с овечьей подбойкой. Всё носится наизнанку. Все женщины укрыли головы плотными платками. Они все выглядят так, будто у них зубы болят. На икры они наматывают фланельку или войлок, на ногах у них обувь из рогожи. Они немного похожи на эскимосов!
Вот это всё и называется Великороссией. Вот мы где. Перед нами стоят бесконечные леса. Говорят, там волки живут. Ходит слух, что одного уже укусила бешеная волчица. Такое тут вполне возможно, не только же быть вшам и клопам. Мы их даже уже не замечаем.
Мы не видели более убогих деревень, чем эти. Низкие и узкие, стоят они в низинах. Все домишки из толстого бруса, даже внутри. Чувствуешь себя охотником на Диком Западе. Печка и место для разогревания пищи — это одна и та же штука, с большим отверстием по центру, в котором горят дрова. Угля нет. Люди используют дерево в качестве топлива. Печка такая здоровая, что тянется вперёд. Поскольку стоит у продольной стены, то делит комнату на две маленьких каморки. Постелью служат деревянные нары. Другое место для сна находится наверху печки, на высоте примерно полутора метров. Похоже, это почётное место. Я так думаю, что когда ударит -30, и мы туда заберёмся.
Письмо жене (юго-восточнее Рославля), 29 сентября 1941 года.
Мы накануне решающего сражения в России. Можно быть уверенным, что нас вновь ждёт большой успех. Пока неточно, достигнет ли он тех масштабов, что были под Киевом. И всё же, дальнейшее развитие общей ситуации на Востоке зависит от наших ближайших достижений. Говорят, что в Киеве ситуация не очень благоприятная, поскольку русские перед отходом запрятали огромное количество мин и взрывчатки, многое взлетело на воздух. Такое ведение боевых действий, свидетелями которого мы являемся, не имеет ничего общего с порядочной войной.
«Ядовитый гном» (прозвище) всё мечется: то логично выводит, что наступлению каюк, то его реальность пытается разубеждать, и он на что-то надеется и даже уверен, что всё увенчается успехом, то вновь опять осознаёт, что нет, всё-таки каюк.
Запись в дневнике (юго-восточнее Рославля), 1 октября 1941 года.
В своём выдающемся обращении фюрер подчёркивает важность решающей битвы. Скоро узнаем, будет ли наш подход соответствовать этим ожиданиям. Мы полагаем, что он мелковат и не выльется в чаемое окружение масс противника. И всё же будет очень плохо, если много русских сможет улизнуть. Тогда у них будет всё же достаточно ресурсов, чтобы за зиму перестроить свою армию.
Атака группы армий «Центр» 2 октября 1941 года должна была обеспечить прорыв к Москве. «Операция Тайфун» поначалу привела к победам немцев в битве за Вязьму и Брянск. Во время этой операции XXXXIII армейский корпус пересёк реку Десна у Жуковки (северо-западнее Брянска) с 52-й и 131-й пехотными дивизиями, наступал на Жиздру и сформировал северный фланг брянского окружения.
Письмо семье (Бытошь), 8 октября 1941 года.
Вновь нахожусь в классе в школе, сижу и пишу на школьной скамье. Холодный осенний ветер обрывает листья с деревьев вокруг разрушенной церкви, что стоит напротив. Она окружена руинами разграбленного склепа того семейства, что раньше было благодетелем местной деревни. Склеп, наверное, был уничтожен 23 года назад во время революции. Никто так и не озаботился прибраться. Имение, что когда-то было собственностью богатой семьи стекольщиков-промышленников, было превращено в партсобрание [вероятно, речь идёт о семье Мельниковых, см. тут]. Теперь только дымоходы и остались. На другой стороне всё ещё дымятся руины фабрики, которую спалили партизаны при подходе немцев. В сарае, где хранятся дрова, лежат остатки порубленного иконостаса, бывшего гордостью местной церкви. Там же можно найти ошмётки роскошных церковных книг и Библий, обитых кожей и бархатом. Всё, что было прекрасного в этой безобразной стране — всё было полностью уничтожено большевизмом. Немногое оставшееся будет добито этой войной.
2 октября своей атакой вновь застали врага врасплох. Мы и подумать не могли, что такое может случиться, учитывая наши открытые манёвры. Русские не знали ни времени, ни направления атаки. В результате, после прорыва вражеских линий целый корпус смог, не вступая в контакт с противником, два дня шагать вперёд, включая мою собственную левофланговую дивизию. Тем не менее, до конца сражения ещё далеко. Теперь ждём, что окружённый противник с отчаянной смелостью попытается прорваться. Мы уже дважды видели, что это значит.
Но в общем и целом надо сказать, что противник уже повержен, и что теперь он потеряет оставшееся ядро своей армии, которой предполагалось защищать Москву. В конце месяца у него не будет ни его столицы, ни знаменитого заводского региона в Донецком бассейне, и останется он лишь с чудовищно ослабленной армией. Нелегко будет русскому восполнить эти потери. Но и мы не можем предполагать, что война с ним подошла к концу. Пока что каждый из военнопленных заявлял: да даже если вы отбросите нас к уральским горам, не будет мира между вами и нами. Большевик не может заключить мир с национал-социалистами. Соглашение между ними невозможно. Да, нас сильно потрепало, но мы не побеждены. Мы полагаемся на огромные пространства нашей страны и на наши гигантские человеческие ресурсы. И на помощь Англии и Америки.
Так что мы даже и не знаем, насколько далеко придётся пробивать себе путь в этой покинутой стране. Вновь вокруг лишь лес, болото и плохие дороги. Пока что, в первые дни наступления погода была милостива. Но если пойдёт влажность, то у нас будут большие проблемы с продвижением.
Запись в дневнике, 10 октября 1941 года.
Чистое вечернее небо, примерно -5. Опять сделал запрос относительно зимнего обмундирования. Наши солдаты всё ещё носят свою летнюю униформу. Но командование группы армий приняло «принципиальное» решение, что боеприпасы и питание важнее, чем одежда. Как по мне, «принципиальные» решения по большей части неверны. Всегда можно отправить несколько вагонов, которые принесут много пользы. В данной же ситуации ни один из нижестоящих чинов не посмеет нарушить «принципиальное» решение. Даже полевая почта больше не доставляется, хотя в некоторых составах идут пустые вагоны.
Ещё до окончания окружения под Вязьмой и Брянском (18 и 20 октября, в общем 663,000 пленных) корпус Хейнрици наступал на северо-восток к реке Оке, проходя через Сухиничи и Козельск, и занял долину реки между Калугой, Лихвином и Белёвым. Распутица, начавшаяся 16 октября, препятствовала продвижению и наконец остановила его. С 19 октября XXXXIII корпус подчинялся 2-й танковой армии (Гудериан).
Письмо жене (Сухиничи), 16 октября 1941 года.
Сегодня наша 21-я годовщина. Я в Сухиничах, жалком торговом городке северо-западнее Калуги. Весь день подряд шёл снег, из-за чего дороги превратились в чёрное бездонное болото. Сегодня ехал по дороге на Козельск и видел длинную вереницу утонувших, застопорившихся и сломавшихся грузовиков, безнадёжно застрявших. Примерно столько же дохлых лошадей валяются в грязи рядом с машинами. Мы тоже сегодня застряли из-за бездорожья.
Мы — т.е. мой корпус — начали новое окружение. В четвёртый раз за время этой кампании мы загнали отступающего русского и отрезали ему пути к отступлению. Вражеская армия под Брянском попыталась прорваться, тут мы и столкнулись. Четыре утомительных дня кровопролитных битв мы оттесняли их шаг за шагом, пока не смогли полностью их окружить. 15,000 пленных и 102 орудия стали добычей корпуса в эти первые дни. Мы дали другому корпусу полностью закрыть окружение, что трудности не составляло, а сами пошли на северо-запад. Русская армия рушится. Тут и там видны ясные признаки распада. Сегодня читал, что Лондон боится сепаратного мира между Россией и нами. Я и представить не могу, чтобы Гитлер согласился заключить мир с большевиками, — нет, только с системой, дружественной национал-социализму.
Только что услышал сообщение, что пала Одесса. Наша передовая дивизия стоит всего лишь в 73 километрах от Москвы! Думаю, что нет ни одного среди нас, кто бы не желал конца этой войне и нашему пребыванию в России. Но никто и не верит, что так произойдёт. Все бы уехали отсюда с большой радостью, поскольку тут одни лишения, уродства и неслыханные трудности. Никто не представляет, через что тут проходит отдельный человек, со всей этой погодой, этой территорией, состоянием этой страны и испытаниями, что возлагает на него война. Лишь тот, кто сам подобное испытал, может понять, что же это такое, когда часами стоишь в карауле без тёплой одежды (например, без перчаток), с мокрыми ногами, в лесу, где негде укрыться, в мороз, когда нет ничего горячего, чтобы выпить, или, может, с пустым желудком…
На сегодня прощай. Надеюсь, следующую годовщину отпразднуем дома и в мире.
Запись в дневнике (Козельск), 18 октября 1941 года.
Особую трудность для нас представляет отсутствие пригодных карт. Так называемые старые русские карты настолько устарели, что почти всё в них неправильно. Там, где якобы лес — там поля, дороги всегда указаны неверно, и половина деревень отсутствует. Иногда удаётся захватить трофейные карты, и вот эти куда, куда лучше, чем наши немецкие масштаба 1:100,000 — они чёткие, понятные, свежие. Но на сегодня у нас их нет, поэтому мы полуслепые.
Ландшафт сильно изменился. После низин пошли холмы, и очень бодрые. Теперь ещё труднее заезжать и съезжать по ним и по этой глине вокруг.
Запись в дневнике (Козельск), 19 октября 1941 года.
Весь день лил дождь. Снабжение больше не доходит, потому что каждый автомобиль застревает. Даже командованию корпуса урезали хлебный паёк. Мы нашли в городе муку и начали выпекать собственный хлеб на колхозной пекарне.
Теперь мы приписаны к танковой группе Гудериана. Она стоит в Орле. Мы не очень рады своему уходу из 2-й армии, поскольку танкистам мы как пятое колесо. Учитывая сегодняшние условия и принимая во внимание расстояния, мы их просто не догоним. 2-й армии тоже жаль с нами расставаться. Когда я сообщил о своём уходе по телефону, генерал-полковник [фон Вейхс] сердечно поблагодарил и отметил «великие свершения», которых достиг корпус. Ещё мы не хотим уходить из 2-й армии потому что они всегда нас поддерживали наилучшим образом.
Отчёт семье (Козельск), 23 октября 1941 года.
Пишу из козельских казарм. Сообщить это я вам могу потому что, учитывая сегодняшние сроки доставки почты, пройдут недели, прежде чем письмо до вас дойдёт. После того как сопротивление красных войск западнее и южнее Москвы было сломлено, на защиту России встала природа. Температура от -3 до -8 и лёгкий снегопад, который начался в конце сентября, превратились в дождь несколько дней назад. Так что наши возможные манёвры сильно ограниченны, как это покажет пример: грузовик 36 часов пробирался по дистанции в 35 километров. Все были восхищены, что он вообще доехал. Большая часть колонн увязла в бездонной грязи, в болоте, в дорожных колеях на дороге, рытвины в которой достигают полуметра, что заполнены водой. Грузовики, которые и без того были полусломанные, теперь сломались полностью (запчасти достать невозможно). Бензин, хлеб, овёс — ничто не доезжает. Конная тяга тоже застряла, орудия невозможно доставить, весь личный состав, пехота или кто угодно, больше продираются сквозь грязь, чем сражаются. Дороги усеяны трупами лошадей и сломанными грузовиками. Опять слышны причитания: так не может продолжаться! И всё же, придётся продолжать, мы должны идти вперёд, пусть даже медленно.
Повозки с лошадьми, эти спасатели Великой войны, вновь являются тем средством передвижения, на котором всё держится. Но почти невозможно покрыть 100 или 120 километров к станции снабжения и назад на этих лошадях, что означает то, что мы стоим перед лицом практически неразрешимых проблем. Так что мы вполне рады, что со вчерашнего дня похолодало и стало ветренее. Надеемся, что хотя бы дороги подсушит. Из-за Черчилля мы потеряли 4 недели, ввязавшись в сербскую кампанию этой весной. Теперь нам не хватает этого месяца, за который мы бы уже в Москве были.
По контрасту с ландшафтом, который мы до сих пор наблюдали, калужский регион, куда мы только что прибыли, очень холмист, высоты доходят до 60 метров. Водоток неподвижный, залегает глубоко в земле и является причиной крутых склонов. Тяжёлый глинозём, частично чёрный, в случае осадков превращается в мыло. Население выглядит как эскимосы. Они носят обувь из рогожи, куски войлока обматывают вокруг икр или носят валенки; они укрывают тело старомодными плотными коричневыми овчинными тулупами (защита от осколков), голову кутают в плотные шали, так что видно только глаза и нос. Свиньи и куры делят с ними их жалкое жилище. Спят они на печке. Кругом клопы и вши. «До чего унылый пейзаж», — сказал капитан Г. из Вюртемберга, то же могу сказать и я!
Этот народ нельзя мерять нашей меркой. Думаю, лучше и правильнее воспринять эту страну можно лишь приплыв сюда на корабле, оставив родные берега, в отрыве от всего, что нам знакомо и исследовать её как чужой незнакомый континент, а не продираясь по ней пешком как мы. Вновь и вновь я задаю вопрос нашему новому переводчику [Бейтельсбахеру], сыну одесского фабриканта, что трудится как приват-доцент в Кёнигсберге: не было ли в этой стране хоть кого-то, кто боролся бы с этой волокитой, с этим равнодушием, и почему так вышло? И каждый раз слышу ответ: русский абсолютно пассивен, делает то, что ему прикажут, и под руководством он работает прекрасно и в охотку. Но по собственному почину он не предпринимает ничего, смиряется с самыми убогими условиями жизни, и у него отсутствует желание их улучшить. Вместо того чтобы взять ситуацию в свои руки и работать самому, возможно, рискуя, он лучше будет голодать и бедствовать. Он довольствуется одной парой обуви для всей семьи — которая, если надо, переходит от одного члена семьи к другому — лишь бы не работать. Зимой он слезает с печки только затем, чтобы почистить дорожку, ведущую от дома к колодцу, от полутораметровых сугробов. На этом его запал к свершениям иссякает.
А ведь из этой земли можно добыть бесконечное количество ресурсов. Столько неиспользованной земли стоит без дела. Как малонаселены эти бесконечные просторы. Сколь неухожены и бесхозны леса. Лесонасаждением тут вообще никто не занимается. Если надо на растопку, то рубят дерево, а вырастет ли на это месте новое, так это дело природы. Тогда, сознавая сущность русского, вновь вопрос: что будет со страной в будущем? Верите ли в то, что вследствие поражений русские снесут существующую систему? И ответ: по своей воле они на это неспособны. Нет никого, кто бы их на это сподвиг. Нам ничего не остаётся кроме как создать правительство на оккупированных территориях.
Они не любят большевизм как таковой. Из-за существующей системы слишком многие потеряли своих родных. Все живут в постоянном страхе и под гнётом слежки. Крестьяне хотят получить обратно свою землю. Старики тоскуют по своей церкви (в Чернигове я сам видел старушку, что встала перед нами на колени и благодарила нас, что может снова посещать церковную службу). Все остальные думают, что их экономическое положение слишком плохое. У большевизма тут друзей нет. Но и уничтожить его своими силами Россия уже не может. — А даже если мы создадим правительство на оккупированных территориях, что будет на тех, что не заняты? Никто не может ответить. В качестве ответа просто известно пожимают плечами и произносят: Nitschewo. Никто не знает, как всё будет. В ставке фюрера, наверное, есть свои планы в этом смысле. Я и сам не знаю, что будет.
За время боёв русский продемонстрировал совершенно непредсказуемое поведение. Только что он как никогда отважно сражался, и вдруг разбегается по лесам и позволяет себя пленить. Я наталкивался на невооружённые русские отряды в 10–20 человек, которые хотели узнать только то, куда же идти, чтобы сдаться в плен, и которые радостно благодарили, когда им указывали на ближайший город — Жиздру. Другие выходили из леса с поднятыми руками, завидев немца, которому они и сдавались. Был случай, что они открыли огонь по своим товарищам из батареи, которую мы захватили и развернули. Сотни из них служат в качестве возниц или шофёров в наших дивизиях. Почти во всех подразделениях есть русские солдаты, которые немного знают по-немецки и используются как переводчики.
Недавно два лейтенанта-кавалериста во главе своего взвода в идеальном порядке перешли к нам, с ними две машины, все вооружённые. Они сказали, что на русской стороне полная каша, что вся цепь командования и система снабжения дефективные (они ничего не ели 4 дня), что за приказом следует отменяющий его приказ, так что они больше не видели смысла сражаться. Сегодня к нам перешёл капитан верхом на лошади и сказал, что недисциплинированность и хаос достигли такого масштаба, что он решил покинуть этот дурдом. Это значит, что они действительно движутся к кризису, большие потери в живой силе и снаряжении начинают давать о себе знать, что заставляет русских посылать на фронт необученных призывников, у которых нет ни солдатской воли, ни воспитания.
Наши самолёты сбрасывают пропагандистские листовки с так называемыми «пропусками» [в плен], которые у русских солдат очень ценятся, они их ищут и сохраняют. Они бьют друг друга, чтобы завладеть одним из «пропусков», поскольку каждый из них надеется с его помощью добраться до нас, где их не будут пытать, как их в этом убеждали комиссары. Когда их берут в плен, они машут листовками или моментально достают их из своих карманов, как доказательство того, что они всего лишь подневольные солдаты, и что они не хотят сражаться против Германии.
Но стоит отметить, что так не везде. На десятки тысяч плохих есть тысячи хороших красноармейцев, и они даже сейчас оказывают упорное сопротивление и, как с этим вчера столкнулась одна из наших дивизий, идут в контратаку; исход боя был для нас неудачен, и мы понесли тяжёлые потери. По возможности, первейшим делом является уничтожение остатков их войск, что до сих пор сопротивляются, и сделать это надо до наступления зимы, дабы предотвратить реорганизацию русской армии в зимние месяцы. Пока что выполнению этой задачи мешают всё ещё сильные и невыбитые соединения в северном секторе русского фронта, и, наконец, сильная и хорошо обмундированная Дальневосточная армия под Владивостоком. Сколько там уже заняли японцы и как далеко пойдут, я не знаю. Таким образом, мы всё больше фокусируем своё внимание на ближайших зимних месяцах, которых мы ждём с неприятным чувством. Повезло тем соединениям, которых отведут и применят где-нибудь ещё. Это точно не про нас!
Письмо жене (Козельск), 24 октября 1941 года.
Не волнуйся насчёт рождественских подарков из Москвы. Пока что русский защищается с огромным озлоблением. Много крови прольётся до той поры, но мы точно там будем. Поглядим, может, пойдём прямиком в это гнездо коммунистов или позволим им вымереть от голода и холода, вместо того, чтобы вести утомительные уличные бои.
Запись в дневнике (Козельск), 25 октября 1941 года.
Всё встало из-за осадков и дорог. Мы уже почти достигли своей цели, Москвы, как застряли. Наконец-то достигли соотношения 4 немецких против 1 русской дивизии. И не можем это использовать. Шоссе на Москву безнадёжно забито: его предоставили 9-й и 4-й армиям. Теперь двум тыловым пехотным дивизиям поручено регулировать движение. Вместе с тем, русский защищает только дороги. Между ними не так уж много [есть что защищать?]. Но мы тоже можем использовать только дороги для наступления. Ситуация крайне неудовлетворительна. Я сказал начальнику [штаба 4-й армии], полковнику Блюментритту: нам не хватает 4 недель сербской кампании. Да, ответил он, а к ним ещё 3 недели, две июльские и одна августовская, которые мы потеряли, пока наши начальники выясняли, должна ли нашей следующей целью стать Москва или промышленная территория Донецка. Мы тогда упустили недели наилучшей погоды. Тогда было приказано взять оперативную паузу. Это правда, что в те невесёлые дни в Бобруйске ходили разговоры насчёт того, что верховное командование нерешительно, не знает, что предпринять. Фюрер хотел промышленность, [главнокомандующий сухопутными силами генерал-фельдмаршал] Браухич хотел Москву. Наша битва за Гомель проложила неотвратимый путь на юг, и мы не смогли избежать поворота туда. Но даже и тогда у нас было ощущение, что верховное командование всё ещё колебалось и развивало наступление в этом направлении лишь вполсилы и с недостаточными средствами. Теперь мы должны пожинать плоды. Поскольку основной целью армейской группировки Бока была Москва, то теперь они должны расплачиваться за свои ошибки. Погода препятствует лёгкой победе.
Письмо жене (Лихвин), 27 октября 1941 года.
Мы потеряли всякую надежду. Весь наш подвоз застрял в грязи и бездорожье, в грузовиках нет бензина, у солдат нет хлеба, у лошадей нет овса. Зачастую солдаты даже не знают, где же застряли их грузовики. Хорошей погоды ждать не приходится, так что наше наступление будет очень медленным. У других частей с дорогами получше, и они лишь в 60 километрах от Москвы, скоро подойдут к воротам города. Во всяком случае, погода неожиданно вставила нам палку в колёса, что может ничем хорошим для нас не обернуться. Никто не рискнёт и даже не сможет представить себе состояние здешних дорог. Жирная грязевая каша, сантиметров в 30–40, плывёт по дороге, и когда едет машина или грузовик, то перед ними идёт волна грязи, до тех пор, пока транспорт не увязнет. Лишь часть грузов находится в нашем распоряжении. Из-за таких условий ломаются и другие грузовики. Наши хорошие пассажирские автомобили пришлось оставить, когда вчера меняли позицию и передвинулись на 60 километров. Всё надеемся на хорошую погоду. Но чаще после двух дней измороси на третий день льёт как из ведра.
Запись в дневнике (Лихвин), 29 октября 1941 года.
В танковой армии дела немногим лучше, чем у нас. У них тоже большие проблемы со снабжением. В зависимости от ширины дороги, «армия» сражается остриём в 6 танков и 1 роту. Всё прочее стоит за ними на дороге на Тулу, частично уничтоженное и потонувшее в грязи.
Гудериан надеется, что мы ему откроем Тулу, повернув на Восток. Но мы с трудом можем двигаться. Моя главная просьба — дайте топлива. Но танковая армия тоже может только «надеяться», а не «обещать» что-то. Так что визит был не совсем удачным.
Перспективы в отношении войны в России? Как и я, Гудериан боится зимовки, которой русские будут активно мешать, а на следующий год войны вроде той, что Япония ведёт против Китая.
Отчёт семье (Лихвин), 30 октября 1941 года.
Наш главный противник — погода. Несмотря на несколько погожих деньков, дороги так и не высохли. Поскольку грузовики проехать не могут, то у нас ни топлива, ни бензина, ни хлеба, ни кофе и т.д., и боеприпасы заканчиваются. У нас хватает мяса, капусты, даже картошки (хотя и не очень много). Ещё есть кукуруза, но вот овёс заканчивается. В общем и целом, застряли мы со своим транспортом, дороги непроходимые, а это препятствие для нашего наступления. Природа победила технику. Нам очень повезло, что этого не произошло ещё в конце сентября, когда мы собирались уничтожать центральную группировку русских, однако какая ирония судьбы, что мы застряли прямо у ворот Москвы. Дивизии всего в 60 километрах от столицы, это три дня небольших переходов. Длань простёрта над цитаделью коммунизма, так сказать. Наши силы превосходящи! И 10 дней назад бегун, что почти победил, застрял в грязи!
К нашему удивлению, рядом с Лихвином обнаружили ферму по выращиванию серебряных лисиц. Наши солдаты уже пристрелили десяток этих ценных животных без всякой на то причины и смысла, т.к. от меха сейчас никакого проку. И опять слышали, что в исполинских лесах, которые мы проходим со 2 октября, всё ещё обитают медведь, волк и лось. Увы, ни одного из них не видели. Говорят, зимой волк и лось покидают леса и уходят в долину реки Оки. К тому времени мы уже будем не здесь, а в Москве.
Недавно беседовал с начальником армии насчёт того, что ждёт нас впереди. Ну, сказал он, наверное, на зимовку останемся здесь, достаточно часто нас будут тревожить русские. Хорошо, ответил я, а весной начнётся война как в Китае. Там и сям будут появляться новые армии, которые придётся поражать в рамках отдельной кампании. Так и будет, ответил он.
