ЗАХОРОНЕНИЕ

     Странное дело. Когда работаешь - кости воспринимаются абсолютно нормально. Ну кости и кости. Иногда белые, иногда черные. Чаще, почему-то, рыжие. Никаких эмоций особых нет. Пустота в душе... И эта пустота взрывается на кладбище.
     
     Лезно. 1996.
     Котелок, вывернутый взрывом наизнанку. Весь в дырах от осколков. Восемнадцать фамилий на нем... 'Иванов, Кузнецов, Переходько, Хуипбергенов, Штильман...' Не помню сейчас все. Не помню - где этот котелок. Знаю - эти фамилии сейчас на памятнике в умирающей деревеньке Лезно. Это под Чудово. Новгородская область.
     18 фамилий... Один из вас, один из восемнадцати - лежит в гробу. Кто ты, боец? Не узнать никогда. Пока сам не лягу в землю - не узнаю. Я верю, что мы встретимся там. Я верю. Мы еще выпьем, мужики!

     Демянск. 1999.
     Дождь такой, что мы соскальзываем в могилу. Падаем туда. Вместе с простыми сосновыми гробами. Весь вечер перед этим опаляли их паяльными лампами. Чтобы было красиво.
     Они смеются нам черепами из гробов. Смеются над нами. Им все равно так-то - в каком гробу лежать! Но приятно, почему-то. Домовина, все-таки...
     Извините, мужики. Почему я чувствую свою вину перед вами? Почему я не с вами?
     Шатаюсь как пьяный. В глазах темно. Ничего не вижу. Только могилу и гробы, гробы...

     Севастополь. 2008.
     Мы прощаемся с ними, когда складываем мешки с людьми, в багажники двух легковушек. Гробов не будет. Могил не будет. Ждите, мужики, до весны. Тут, в Украине, бестолковые законы. Надо вызывать ментов к месту находки костей, заводить уголовное дело по факту убийства. Проводить экспертизы. Потом уже хоронить, когда будет доказано - останки времен войны. Этим займутся местные поисковики. Мы - граждане другого государства. Впрочем, пацаны, которых мы складываем в багажники - воевали за всех. В том числе и мужик с Первой Крымской.
     Жаль - не смогу бросить землю вам на гроб. Поэтому - украдкой, так чтобы никто не видел - кладу две сигареты в багажник немецкого авто, пахнущий русским бензином.

     Синявино. 2009.
     Огромная могила. Вырыта экскаватором. Оформили квадрат могилы лопатами. Через год поставят памятник. Наверное. Если денег хватит...
     Около сотни гробов. В них наши деды - мальчишки и мужики. 549 человек. Только там начинаешь понимать, что это не кости, не останки - люди. И странное, мистическое ощущение, что они вот тут. Несешь гроб к могиле. И чувствуешь руки тех, кто там в гробу. Они помогают нести...
     Опускаешься в эту огромную яму, устланную лапником. Ставишь гробы - один на другой. Потом идешь обратно. Они тебя ведут. Словно подталкивают в спину: 'Мы - мертвые. Не место тебе тут, живому'.
     Я ощущал их прикосновения на своих плечах. Они словно извиняются. Они себя виноватыми считают - за то, что не смогли вернуться к своим мамам, к своим женам, к своим девочкам. И я себя виноватым считаю.
     549 парней. Опознанных - человек 15. Я ни одного не опознал...
    Встаем на колени. Двести человек. Запеваем...
     
     Выпьем за тех, кто командовал ротами,
     Кто умирал на снегу,
     Кто в Ленинград пробивался болотами,
     Горло ломая врагу.
     
     Тихо поем... Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю.
     
     Будут навеки в преданьях прославлены
     Под пулеметной пургой
     Наши штыки на высотах Синявина,
     Наши полки подо Мгой.

     Меня трясет. Начинаю реветь как мальчишка. Слезы душат. За спиной тихий разговор:
     - Заколебали эти поисковики. Всю церемонию поломали. Давай уже венки положим и бухать пойдем, а?
     - Подожди, допоют. Нехорошо как то...
     - Да хрен с ними! Варвара Тмофеевна - дай команду на фейерверк!
     Оглянулся. Стоят чиновники и депутаты, нетерпеливо топчутся с цветами в руках. Им коньяка хочется. У них палатка стоит - сервелатик, водочка 'Финляндия', коньячок 'Реми Мартен'...
     Зацепились взглядом с каким-то замом. Он быстренько отвернул свою красную рожу. Бляха муха, ведь штамп - толстый полупьяный потеющий чиновник. Хорошо, что я лопатку в рюкзаке оставил...

     Выпьем за тех, кто командовал ротами,
     Кто умирал на снегу,
     Кто в Ленинград пробивался болотами,
     Горло ломая врагу.
     
     Песню прервал залп салюта. Красиво. Празднично. Музыка красивая. Блять...
     Идем к столикам. Власти расщедрились на 100 грамм наркомовских. Подхожу три раза. Водка не цепляет. Правда, тряска проходит.
     Чиновники пьют в торговой синей палатке. Рядом биотуалет. Рядом с могилой. Мужики лежат, а души их уходят на восток. Я не вижу, но чувствую. Меня отпускает.
     До свидания, мужики!
     Мы идем с кладбища в Синявино в Кировск. Девятнадцать километров. Пешком. У властей нет денег на автобусы...
Эдуард Числов

6. Поисковый быт.
       
      Вы правы. Это наше хобби. И больше ничего. Не надо думать, что мы все из себя такие - с огнем прошлой войны в глазах.
      Обычные мы. Такие же, как вы.
      Ничем особым не отличаемся.
      Первый день.
      Ставим палатки. Делаем костровище. Землю под костром обязательно надо перекопать. Даже если ты не первый раз на этом месте стоишь. Придурков хватает - ты весной тут стоял - осенью кто-то обязательно кинет в костровище пару патрончиков.
      Был случай - стояли на одном месте года три, кажется. На четвертый - после Вахты - выкопали минометку - 82 мм.
      Не спрашивайте меня, почему она не бахнула. Не знаю. Ангелы помогали...
      Обязательно копаем яму под туалет. Мужской, женский. Бывает, поднимаем бойца. Туалет переносим с этого места.
      Делаем душ. Большой полиэтиленовый мешок. Внизу шланг с 'пулеметом' - душевая воронка. Иногда делаем баню - деревянный каркас, обтягиваем плащами от ОЗК. Рядом костер - нагреваем камни, кидаем в 'чум', там обливаем водой. Можно париться!
      Хочешь помыться?
      Иди, грей себе воду и устраивай 'помоечный' вечер.
      1998 год. Водосье.
      На Первое мая выпал снег. Стоишь под душем. Почти кипяток. С серо-стального неба над тобой порхают снежинки...
      Романтика!
      Кажется там, после того как мы сняли палатки, подняли двух бойцов под ними. Спали на них три недели...
      1997. Лезно.
      До Волхова идти лень. Берем воду из воронки. Она рядом совсем. В двух шагах от костра. Лягуши в ней плавают, по ночам орут - спать не дают. Икру отчерпнешь, лягушачью - можно делать еду. Или умываться. Или зубы чистить.
      Когда лагерь собирали - выкачали ее. Два бойца на дне.
      2009. Синявино.
      Тропа, по которой ходим работать. На одном и том же месте бойцы. Каждый год. По одному. Как будто приходят и ложатся тут. Первого подняли - обыскали все рядом. Чисто. На следующий год - проходили мимо. Кто-то ткнул случайно щупом - есть косточка... На третий год... На четвертый...
      Я о быте рассказывал?
      Утро. Первым встает дежурный. Делает завтрак. Желательно каша с мясом. Через полчаса после него отряд.
      Едим, курим, умываемся, уходим. Чего тут еще рассказывать? Обычно без обеда. С собой берем перекус - банка тушенки или рыбы на двоих. Хлеб. Конфетка. Печенюшка. Чай во фляжке или термосе. Обедаем часа в два. Вот вышеперечисленным и обедаем. Возвращаемся часов в семь вечера. Если есть боец - можем и до десяти-одиннадцати копать. Азарт хватает, на время не обращаешь внимания.
      Возвращаемся.
      Жрем ужин, который приготовил дежурный. Он, кстати, не отдыхал - работал в районе лагеря. Если приходим - ужина нет, потому как дежурный бойца поднимает - сами готовим.
      Потом разбор полетов. Сто грамм наркомовских. И спать.
      Собственно говоря, вот и весь быт.
      Впрочем, все что я написал это не вся правда.
      Так живут 'взрослые' отряды на одиночных Вахтах.
      То есть там, где мы стоим одни. Человек десять-пятнадцать.
      Там, где Вахта большая - несколько десятков отрядов с разных областей и стран - она превращается в карнавал.
      Сегодня у нас посвящение, завтра концерт, послезавтра экскурсия, а потом в баню...
      А работать когда?
      Некогда. Мы, видишь ли, детей привезли. Их воспитывать надо. Военно-патриотическое воспитание. И как-то забывается, что основная цель - искать и хоронить.
      Не, не!
      Детей возить на Вахту! Вот главная цель сегодня поисковых организаций.
      Воспитание, ага...
      Синявино. 2009.
      Костер. Детский отряд у костра. У них 'огонек' идет. Это, типа, каждый ребенок рассказывает - что он думает и что он чувствует о прожитом дне. 'Как Ваня с Машей поругался и как у Пети животик болит'
      Потом песни поют. Под гитару - 'Ничего на свете лучше неееетуууу!'
      Это не Вахта. Это пионерский лагерь пополам с домом отдыха.
      Ребята, мы на кладбище живем.
      Здесь нельзя песни петь. Здесь можно молиться и материться. Потому что те парни, по которым мы ходим, они успевали молиться про себя и материться вслух.
      Есть грех на душе. Тоже, порой, беру гитару и пою песни. Когда окончательно крышу сносит. Когда уже по другому нельзя. Выораться хочется. Мой грех, моя вина. Простите, мужики.
      Но я там не пою веселых песен.
      'Землянку', 'Волховскую застольную', 'Огарочек', 'Меня нашли в воронке'...
      А все орательно-веселые - на потом. На поезд. На дом. Здесь нельзя.
      Понимаю, детишкам надо отдыхать. Песни петь, влюбляться, отдыхать...
      Кто ж против-то?
      Но не здесь.
      Это КЛАДБИЩЕ!
      Нельзя сюда детей возить. На экскурсии.
      Понимаю - одного-двух взять. На отряд из десяти взрослых.
      А вы видели отряд из СТА (!) детей? И двое баб ими руководят...
      Они, мол, детдомовцы, для них в радость Питер посмотреть!
      Ребята, не делайте деньги на костях!
      Так нельзя. Не подменяйте цель и средства.
      Иначе поиск может превратиться в то, что я видел своими глазами 9 мая.
      Невский Пятачок.
      Около 250 тысяч погибших на квадратике 3 на 5 километров.
      Место отдыха под шашлычки.
      Сидят ребятки, водочку пьют.
      - За Победу!
      - Урра! За Победу!
      Рядом валяются человеческие кости.
      Белые. Высушенные ветром.
      Ключица. Бедро. Ребра. Зубы.
      Мы прошли по этому полю. Уже не работали. Отдыхали. Три бойца. Сложили косточки у памятника. 10 мая их заберут местные поисковики.
      Вы хотите, чтобы ваши дети приезжали на такие экскурсии?
      - Деточки - а это череп!
      - Деточки - а это снаряд!
      Я утрирую, конечно.
      Но это мое мнение - детям и бабам на Вахте делать нечего.
      По многим причинам...
       
       7. Поисковые деньги.
           
      На нас делают деньги. Причем это особо не скрывается.
      Выдержка из проекта Федерального закона. Схема проведения всех таких конкурсов для получения откатов неизвестна разве что грудным детям.
      'Поисковая работа обеспечивается уполномоченным федеральным органом исполнительной власти и проводится образованными этим органом поисковыми подразделениями, а также общественными объединениями, допущенными к поисковым работам на основании результатов конкурсов, проведенных в соответствии с требованиями Федерального закона от 21 июля 2005 года ?94-ФЗ 'О размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд'.
      Тут, кстати, есть еще одна пакость. Поскольку проведение конкурсов подпадает под действие закона ? 94, то любой чиновник местной администрации может попросту отказаться даже проводить подобного рода конкурс, ибо нет муниципальной нужды. А нет конкурса - нет и поиска, поскольку все остальное будет причисляться к нелегальщине и интенсивно преследоваться.
      Особо это касается небоевых регионов. Боевые - это те, где война была. Небоевой - например, Киров (Вятка). Ну нет у нас муниципальной нужды в поисковой работе. Нету.
      Не знают чиновники, что, например, узкоколейка Киров - Слободской, стоит на костях.
      Сорок километров по канавам вдоль железки - немцы, венгры, итальянцы, австрийцы, румыны.
      Их везли из Сталинграда. Умерших выбрасывали из поезда в эти канавы. Сколько тысяч там лежит - неизвестно. Да Бог с ними, с фрицами. Пусть лежат.
      Слободской - моя родина. Вятский Суздаль.
      Кладбище с мемориальными плитами. Сколько себя помню - каждое 9 мая - торжественный митинг на могилах умерших от ран солдат.
      Рита Малых, командир слободского поискового отряда 'Возвращение' выяснила, что это кладбище - немецкое! А наши мертвые лежат совсем в другом месте. Под кладбищенской свалкой.
      Свалку поисковики расчистили. Сделали могилы. Провели панихиду. Пару лет назад митинги стали проводиться на новом месте. Власти эту историю вспоминать не любят.
      Нет у нас нужды в поисковой работе, нету...
      Вообще, проект производит гнетущее впечатление. Для чиновников - лазейка на лазейке. Почти везде формулировки типа "имеют полномочия", "имеют право", "могут" и т.п. Понятие обязанностей и ответственности в тексте не присутствует по определению. А поскольку по проекту планируется создание некоего федерального органа исполнительной власти, то это полный завал - позиция чиновников опять же хорошо известна: 'Прав, возможностей и полномочий я могу иметь сколько угодно, но делать-то я ничего не обязан'. Соответственно, имеем очередное законодательное фуфло, предназначенное только для того, чтобы максимально осложнить жизнь людям, которые хоть что-то хотят сделать.
      Закон пока - пока! - не принят. Думаю, что примут к 65-летию Победы. Деньги вложат, как обычно, на круглые даты. Надо же как-то их отмыть...
      Нам и так выделяет государство копейки.
      На 220 человек - 160 тысяч.
      На одного человека - 700 рублей.
      Проезд до Питера - 1200. В одну сторону. В этом году.
      Эта сумма - 160.000 - не меняется с 1996 года.
      На ежегодный салют выкидывается от 300.000.
      Говорят - слухи! только слухи! - что выделяется в три раза больше. Но из 500.000 до нас доходят 160.000.
      Причем выделяют деньги только на школьников и студентов. Военно-патриотическое воспитание...
      Остальные - за свой счет.
      Командиры отрядов, как правило, начинают искать денег у спонсоров за год до Вахты. На пожрать. На попить. На сапоги.
      Впрочем, это у нас нищий регион. Завидую отряду из Ямала. На десять человек полтора миллиона.
      Недаром в прошлом году, когда в первую же ночь под Гайтолово пошел снег с дождем - вызвали из Кировска такси и уехали в гостиницу. Отогрелись в сауне, дождались хорошей погоды - приехали работать.
      Молодцы! Искренне завидую.
      У нас так никогда не будет.
      Просто здесь, в тылу, мало кто понимает - что это такое. Комментарии, которые я получаю иногда:
      'А чо с Куликова Поля никого не выкапывают, или там со дна Чудского Озера не поднимают, к примеру? Есть чем людям заняться? А то в Беларусь пожалте, там болот тоже много, и партизаны не все еще подняты... Я не стебаюсь, просто если всех поднимать, так давай до 100 колена. Последняя война - ВОВ? А чо в Афган тогда не едем, или в Чечню? Медальон нашел и кости похоронил - молодец, только не продуктивно это - 100 000 человек, погибщих в 1943 - окститесь, 2009 сегодня. Воинская память и Слава павшим за Родину - Вечная. Копать не надо, как и писать про это'
       
      'Проще надо к костям относиться, проще. Опять же без медальонов - не немцы это случаем? Как с экспертизой у Вас, все хорошо? А я и не сомневался:))) - бедренную кость нашли - солдата "подняли". Ушел на войну и не вернулся - дело житейское, мужское. Вычеркиваем просто из списков, и все. Ширее смотреть надо, ширее и проще. Денег, еды, вещей не дам. Не жалко, просто не хочу на такое'
       
      'Деревенских можно понять с их восприятием всего этого шоу. Ну убили вас. Легли вы под родные берёзы. Занесло вас землёй. Очень надо потом кому-то рыть ваши кости, чтобы потом устроить себе слезливую эмо-пати??
      Когда весь этот пиар начинался, моя бабушка, прошедшая с госпиталями всю войну воспринимала это как ДИКОСТЬ.
      Я выросла рядом с полем боя. И у нас было негласное: НЕ ТРОГАТЬ останки. Мы ковыряли осколки, патроны, каски. Но останки было трогать НЕЛЬЗЯ.
      НЕУЖЕЛИ НЕПОНЯТНО ПОЧЕМУ??
      Те, кто выкапывал себе черепа и ставил как предмет интерьера на сервант (БЫЛИ ТАКИЕ) вызывали какое-то нехорошее недоумение... а они оправдывались: 'да я это нашёл под немецкой каской, это немец!' - всё равно это не понималось.
      Не вижу, чем вы отличаетесь от них.
      Уж простите.
      Но этот ваш весь пафос и вся эта ваша публичная ЭМО-выставка себя как-то непонятны'.
      Вот как-то так...
         
           8. Работа. Тактика.
           
      Да все просто, собственно говоря...
      У тебя в руках щуп. Это такая железная штука - штырь, вколоченный в палку. (Мне, кстати, штыком русским нравится работать - тяжелый, мощный, землю хорошо пробивает. К палке примотал и ходишь - в землю тычешь. Еще люблю работать киркой. Удобная штука. Корни на раз-два пробивает. И о камни не сломать.)
      На поясе малая саперная лопатка. На любой стук - копаешь. Хотя я больше руками и ножом предпочитаю.
      На отряд - 10-15 человек - один минак (металлоискатель).
      Только я с ним не люблю работать. Пищит много. Там везде пищит. Щупом мне больше нравится.
      Идешь и постоянно тыкаешь им в землю.
      Звуки не слышишь, рукой чувствуешь.
      Металл - звонкий удар. Чем больше железяка, тем звонче. Чем глубже - тем глуше. Через пару дней работы ты на руку отличаешь маленький осколок от мины.
      Камень - удар тоже звонкий. Но - (это описать трудно, но постараюсь) - звонко-резкий. Не знаю, как сказать. Но при любом ударе о камень, все равно - копаешь.
      Дерево - глухой удар. При этом дерево - корень, например, пружинит. Легкая отдача в кисть.
      Кость - звук неповторимый. Глухой, но звонкий, звонкий, но глухой.
      Очень четко слышен медальон...
      Лезно. 1997.
      День прошел впустую. Стоим курим у воронки. Подняли винтовку только что. Треху. Мосинку. Вскопали по всем правилам - три метра по периметру от нее и пол-метра вглубь. Ничего...
      Стоим курим...
      Злые как собаки.
      Леха Винокуров кидает щуп в сторону.
      Странный звук! Не железо, не кость, не дерево!
      Когда щуп втыкается во что-то...
      Встаешь на колени и ножом вскапываешь землю вокруг щупа. Ну и пальцами. Проверяешь - что там.
      Леха - везунчик. Медальон.
      В трех метрах от винтовки подняли бойца. Я уже не помню - как его звали. Данные есть - можно поднять их.
      Обычно мы бойца поднимаем часа за два-три. Если лежит компактно.
      А может быть и прямое попадание чем-то тяжелым. А могут корни деревьев растащить. А может земля двигаться.
      Этого поднимали долго. Темно уже было, фонариками подсвечивали, когда мизинчики из ботинок доставали.
      Странное дело - когда находишь бойца - время останавливается. Курить забываю. Поднял - оппа! - три часа прошло. Не заметил.
      А остановиться не можешь. Надо всего поднять. Может быть, это азарт. Но в душе понимаешь - надо поднять всего и сейчас. Нельзя так оставлять. Не знаю почему. Знаю только это чувство - надо поднять сейчас.
      Многое зависит от командира экспедиции.
      Поясню - я, например, командир отряда. Приезжаем на экспедицию. Командир ее - он же командир местного поискового отряда. Он обеспечивает инфраструктуру: карты, транспорт, место работы. С нашей стороны только сама эта работа. Не завидую ему.
      За тринадцать лет я работал только в четырех районах.
      Чудово, Демянск, Севастополь, Питер.
      Надеюсь, в этом году еще съезжу в Одессу. На следующий год - в Старую Руссу.
      Надеюсь, но как Бог положит...
      Так вот. Очень многое зависит от командира экспедиции.
      Демянск.
      Павлов Александр Степаныч.
      Вот это настоящий поисковик. Все очень четко. Мы приезжаем. Утром садит нас в 'Урал'. Приезжаем на место. 'Вот отсюда и до сюда - ищем'.
      Чудово.
      Лена Марцинюк - я уже писал о ней - там, в Чудово, ситуация немного проще. Четкая линия фронта. Известные места. В то же Лезно приехали - нам выделяли квадраты. Сто на сто метров. Вот и ходим по этому квадрату - собираем осколки, патроны, каски. Пока все не прошерстим - через каждые десять сантиметров не втыкая щуп - не уходим. Результат порой никакой...
      Демянск 1998.
      Павлов привозит нас на высотку. Командирский отряд! Что ты! Элита! У каждого за спиной уже по пять вахт как минимум! Могу на спор - по запаху определяю - есть в этом окопчике кости или нет!
      Угу...
      Хрен там. НИ ОДНОГО БОЙЦА!
      Демянск 2000.
      То же самое место. Та же самая высотка.
      Восемь бойцов в тех же окопчиках.
      Медальонов тоже не было.
      Расческа. Выцарапано. 'Коля'.
      Лежали они под камнями. Немцы их в траншеи кидали и камнями заваливали. Ходить им так удобнее. Было.
      'Первый пролетарский коммунистический батальон'. Кажется так... Добровольцы. Студенты и профессура из Москвы. Интеллектуальный цвет. Под камнями.
      Про другие экспедиции не буду говорить пока.
      В Севастополе - свои проблемы. Там бестолковые украинские законы власть диктуют.
      В Питере...
      Ребята из питерских отрядов. Простите. Сейчас будет много нелицеприятного...

         9. Черные поисковики.
   
       Когда говорят это словосочетание - 'Черные поисковики' - сразу приходит такая ассоциация. Мрачные суровые мужики, которые прячутся от всех, носят с собой карабины 'Маузера' и отстреливают всех подряд из-за пряжки 'Gott mit uns'. Или мальчики-мажоры из фильма 'Мы из будущего'. Увы. Я вас сейчас сильно огорчу. Может быть такие и есть, но с ними я не встречался за тринадцать лет Вахты. Встречался с другими.
      Есть, наверное, и такие. Но как их вычислить? Представьте себе - семнадцать отрядов на одном месте стоят. Около двухсот пятидесяти человек. Все ходят по участку - пять на пять километров. Копаешь в лесу:
      - Привет, как успехи?
      - Нормально. Вы откуда?
      - Архангельск (Тамбов, Астана, Питер, Мурманск, нужное подчеркнуть) А вы?
      - Вятка. У вас как?
      - Блин подняли пустой, зараза...
      Ты их в лицо не знаешь. Одеты все одинаково - камуфляж, сапоги. Снаряга стандартная - щуп, минак, лопатка.
      Кто это был? Действительно Архангельск (Тамбов, Астана, Питер, Мурманск, нужное подчеркнуть)? А хрен его знает...
      Но 'черные' действительно есть. Правда, черные, они разные...
      Трофейщики.
      Эти поднимают железо, в основном немецкое, на продажу. Работают с апреля по октябрь. В южных регионах - круглогодично. Никогда не имеют дело с огнестрельным оружием, боеприпасами. Только - фляжки, ложки, каски, награды и прочая шняга. Не удивляйтесь - стандартная немецкая ложковилка в хорошем состоянии стоит 100 баксов. Это если с 'курицей' - с немецким орлом, в смысле. У меня вот финская лежит. Стоит дороже. Баксов 200. Не продам, не обращайтесь. Это подарок. Как правило, трофейщики - если находят косточки - либо сдают место поисковикам, либо прихоранивают. Могут работать под заказ от коллекционера. Как правило, столичные жители.
      Хабарщики.
      Эти продают все. Гильзы на цветмет, награды коллекционерам, тол, черт его знает, кому... Чаще всего это жители маленьких райцентров и деревень. Останки раскидывают по раскопу. Это надо видеть. Описать не смогу...
      Водос. 1998.
      Траншея. Свежевскопанная. На дне ничего. Железо выгребено подчистую. По краям - в отвалах - кости в разброс. Собираем. Немцы? Наши? Теперь уже не узнаем никогда...
      Тверь. 2004.
      Тоже самое. В костях три раскрученных медальона. Их нашли, раскрутили, бросили... Записка сгнила. Не в сорок втором сгнила. В две тысячи четвертом...
      Сссуки.
      Это мы.
      В смысле - официальные поисковики. Которые с 'гумажками'.
      Начну издалека...
      Когда находишь личную вещь бойца - это каска, противогаз, лопатка, ремни, магазин, подсумок с гранатами, ложка, котелок, фляжка, оружие - ты обязан - ОБЯЗАН! - вскопать все по квадрату два на два метра и глубиной в штык малой саперной лопатки. Даже если ничего нет больше - КОПАЙ! Квадратом десять на десять все 'щупиться'.
      Синявино. 2009.
      Идут два поисковика из Питера с хорошими, дорогими миноискателями. Которые на тип металла настраиваются, на глубину, на вес... Запищал минак. Остановились. Копнули. Каска. Наша каска. Отопнули в сторону, пошли дальше.
      - Ак хуле мы тут ходим? Тут русские позиции! Пошли на немецкие, они вон там!
      В трех метрах от каски - боец. Мы его подняли чуть позже.
      Не вопрос. Питерский отряд - молодцы! Подняли больше нас в этом году. Зацепились за кость - поднимают. Не зацепились - 'пошли на немецкие позиции!'.
      Немецкая каска тоже сто баксов. Наша - ничего не стоит...
      Практически все отряды из боевых регионов наполовину состоят их таких сволочей, готовых продать все, что угодно и кому угодно прикрываясь - 'Я - поисковик!'
      Демянск. 2000.
      Поднимаем блиндаж. Оказывается немецкий. Почти пустой. На дне ящик с карабинами 'Маузер98'. В ветоши, в промасленных бумагах. Почистили. Постреляли копаными здесь же патронами.
      Помидор - так мы звали того демянского поисковика - так нажрался с радости, что потерял сознание. Мы достали затворы и выкинули карабины в болото.
      А ящик с патронами поставили на костер. Отошли метра на четыре. Легли. Фейерверк смотрим. А патроны-то бронебойно-зажигательные. Они сначала в костре бахают, подлетают и в воздухе шмаляют. Красиво! Один патрон - один бакс.
      Синявино. 2009.
      - Эй, мужики, медальон нужен?
      - В смысле?
      - Сто рублей, покажу!
      Сто рублей - кто-то получит весточку спустя 65 лет... Угадайте, кто такие цены 'ломит'?
      Менты.
      Просьба не обижаться настоящих милиционеров. Я не про вас. Я про ментов. Это разные понятия. Сюда входят все те пьяные уроды, которые могут приехать ночью в лагерь и устроить шмон в палатках. Типа у них спецоперация, ага...
      Синявино. 2009.
      Бухой в говно подъезжает на 'уазике'. Мы из леса вышли. Шмон. В карманах патроны. Статья... Хорошо бухой в говно. Забыл.
      А куда нам эти патроны девать? Обратно закапывать? По правилам техники безопасности мы их должны сдать МЧС. Чтобы сдать МЧС - мы должны принести их в лагерь. Потому что саперам МЧС лениво по лесу ходить... Но по ментовским правилам мы не имеем права приносить их в лагерь.
      Синявино. 2009.
      К столу из кустов вываливается пьяный мужик в камуфляже:
      - Оружие, боеприпасы есть?
      - Ты кто, человече?
      - Группа разминирования МЧС!
      - Эээ... А документы?
      - Майор, тут на меня выеживаются!
      Вываливается второй. Ментовские корочки мне в лицо.
      - Забирайте, чего хотите. 'Лягуша' вот тут стоит, - показываю на карте - здесь три противотанковых мины, тут ящик восьмидесяток, тут...
      - На хер мне в лесу? Чего в лагере есть?
      - Трехи гнутые, дегтярь, пара гранат.
      - Все?
      - Все...
      - Пиши акт, - мне говорят.
      - Бланк давайте?
      - Нету бланков, кончились!
      Вырываю лист бумаги из книги. С задней страницы - знаете там чисты листы зачем-то есть? Книга Пауля Карела 'Восточный фронт. От Барбароссы до Сталинграда'. Пишу.
      'Акт. Составлен такого то числа командиром поискового отряда 'Долг' Ивакиным А.Г. Мною сдано группе разминирования МЧС: 3(три) винтовки Мосина, 1 (один) пулемет Дегтярева, три (три) гранаты ф-1. дата, подпись'
      Надо ли говорить, где я потом этот акт нашел?
      Надо ли говорить, сколько платят за килограмм сданного в милицию тринитротолуола?
      Надо ли говорить, что мины мы обезвреживали сами?
      Впрочем, это уже другой рассказ...
             
      10. Поисковое железо.
     
      Его до...
      В общем по пояс всем нам будет. В буквальном смысле по пояс.
      Лезно. 2006.
      На участке метр на метр гильзы от французского пулемета 'Гочкис'. Глубина залегания - метр. Кубическая такая яма была... Ага. Гильзы потом собрали - куча по пояс. 'Хорошо' ганс по нашим пошмалял...
      Синявино. 2009.
      Килограмм осколков. С участка метр на метр. Глубина - сантиметров 10. Просто ради интереса копнули. Живого места нет. Земля рыжая...
      Впрочем, этого добра - море разливанное. Пули, осколки, гильзы, минометки.
      Самое безопасное в 'Поиске' - это минометки. Наши, немецкие... Полтинники, восьмидесятки., стодвадцатки... Где почва мягкая - как морковки торчат из земли. Ходи с ведром, собирай. Чтобы шарахнула - надо очень постараться. Смотришь - пробит ли капсюль? Прошла сквозь ствол или нет? Если нет - можно гвозди ей заколачивать. Это только в фильмах 'кажут' как геройский америкос пезтохает миной по железяке и швыряет ей в немцев. В жизни так не бывает. Если минометка ствол не прошла - можно смело снимать ключом взрыватель, затем выжигать тол и... Сувенир жене готов! Чего ржете? Хороший пенал в офис...
      На втором месте по безопасности стоят ручные русские гранаты. Ежели они без взрывателя, конечно... Если РГ со взрывателем - лучше не трогать. Если 'лимонка' с чекой - жопа.
      Демянск. 2000.
      Стук щупом по железу. Дернул грязь лопаткой. Скребнул по металлу. Сунул руку в жижу. Достаю. Лимонка. Взрыватель, чека, кольцо. Зачем то стукнул по ней лопаткой. Грязь хотел сбить, что ли? Взрыватель ломается и начинает шипеть. Столбняк. Дымок пошел. Стою и смотрю на нее. Нет никаких 'картинок из жизни'. Рука, граната, дымок. Прошипел. Выдохся. Жив...
      Если противотанковая со взрывателем...
      Там взрыватель со ртутью. Очень аккуратно складываем на землю. И больше ее никогда не трогаем. Теоретически - надо вызывать саперов. Практически - очень аккуратно несем ее к ближайшему водоему и топим там. Если водка в крови бурлит - можно на месте устроить костерчик и взорвать ее. Накидал бересты, веток. Поджег. И бегоооооом! Потом ждешь - бахнет? Можно прождать долго. Час, другой, третий, ночь... Нах, лучше утопить.
      Был у нас один придурок.
      Находит взрыватель, подкидывает и лопаткой по нему. Или подойдет к дереву - вставит металлическую палочку между стволом и веткой, чуть в сторону отойдет и зажигалкой греет. Смешно ему было, придурку.
      Было.
      Получил вот так вот осколок в задницу. Как - понятия не имею. Но осколок в задницу получил. После чего был исключен из организации. Не за ранение. А за то, что рядом другие ходили.
      Средняя опасность.
      Противопехотные мины. Кроме 'лягуш' и 'кукуруз'. О них отдельно. Как правило, противопехотная мина шестидесятипятилетней давности нажимного действия - уже безопасна. Как правило. Но на любое правило есть исключение. Многое зависит от того - где эта мина 'хранилась'. Если почва сухая - пригорок там, или песок, или камни - может и бахнуть. Случаев таких не слышал. Но видел, как парень побледнел, когда щуп вошел прямо в сгнивший - Слава Богу! - взрыватель противопехотной мины в деревянной оболочке.
      Высокая опасность.
      Снаряды. Любые, прошедшие сквозь ствол. На какой там ржавчинке держится проволочка? Кто его знает... Был случай - его вы можете найти в Интернете самостоятельно - командир отряда пытался плоскогубцами снять взрыватель с неразорвавшегося снаряда немецкой 88-мм зенитки. Двое погибших, четверо раненых. Это отдельная история, я ее опишу еще. Как пацан, раненый в ноги вытаскивал пять километров по лесу своих друзей до дороги.
      Сюда же относятся 'кукурузины' - ПОМЗ. Если стоят на растяжке - считай подрыв. Только эту растяжку невозможно заметить. Кукуруза может быть примотана, например, к колючке. А этой колючки там... Я после каждой Вахты выбрасываю сапоги. Уже не проклеить все разрывы. А под колючкой пацаны и лежат, часто...
      Противотанковые мины. Эти твари ставились на три взрывателя. Верхний - нажимной на танк, боковой - для сапера, и донный. На неизвлекаемость.
      Ага... На неизвлекаемость... Щаз!
      Лезно. 1997.
      Курсанты из Пушкинского училища нашли противотанковую мину. Сделали все как полагается. Огородили ее флажками. Пошли за инструментом...
      Сижу у костра. Рабочий день строго заканчивается в восемь вечера. После этого курсанты подрывы делают.
      Идет мой боец - Сашка по кличке Манник. Пятнадцать лет ему тогда было. Несет тол. Очень много тола. Откуда?
      - Ак там чо? Это... Иду... Глика-чо? Флажки! Ну я зырить. А там чо?
      - Чо?
      - ГРАНАТА! - зловеще выдыхает он.
      - И чо?
      - И ни чо! Я по ней топором - хрясь! Не взорвалась! Ну я ее вскрыл как банку консервную, толу наковырял!
      А тол поисковики ценят, да... Если дожди идут - милое дело им костер разводить. Любые дрова с ним гореть начинают. Да и пахнет вкусно. На мой, извращенный взгляд, конечно... Тол я припрятал, конечно. Хотя так и не понял, что за гигантская граната была...
      А потом пришли злые саперы, которые честно приготовились мину дергать. Дергать - это значит - привязать к мине веревку, отползти метров на двадцать и дергать. А злые они были, потому что рассчитывали тол из мины достать и рыбу в Волхове получить. Втык получил, почему-то не я, а Юра Семененко, командир второго вятского отряда. Впрочем, почему - тоже понятно. Пару дней назад его боец, выходя с поля работы, наткнулся на Лену Марцинюк - чудовского командира.
      - Что несешь?
      - А во чо!
      И радостно бросил ей под ноги снаряд '88', три минометки-восьмидесятки и противотанковую гранату. Лена, наверное, поседела...
      Еще бы не поседеть...
      Лезно. 1996.
      Саперы собрали со всего леса ВОПы (взрывоопасные предметы). Устроили подрыв. Место не рассчитали, потому как были бухие. (Командиры-полковники пили всегда у себя в лагере или у Лены, а курсанты с нами. Курсантам нельзя же пить. Рядом с начальством...)
      Впервые в жизни я слышал, как стучат осколки по деревьям. Страшно стучат. Это очень страшный звук. Глухой... В тебя будто летят..
      В первый раз слышал, не последний...
      Последняя категория опасностей.
      Бутылки.
      Как правило, там коктейль Молотова. Он бывает разных составов. Первый - возгорание только с помощью открытого огня. Второй - при соприкосновении с воздухом.
      Демянск. 2000.
      Две бутылки в окопе нашли. Внутри темная жидкость. Решили проверить на базе. Вдруг шикарное вино? Едем в 'Урале'. Мужики в кузове, я в кабине. Водила достает одну бутылку. Рассматривает ее. Отпускает руль - едем по грунтовке - достает нож. В течение минуты - вы знаете, что такое минута на грунтовке со скоростью 'всего' пятьдесят километров в час? - срезает пробку с бутылки.
      Нюхает. Резко выкидывает бутылку в окно. За ней другую. Внимательно смотрит в боковое стекло... Ничего...
      - Первый молотов, - кратко резюмирует он. Едем дальше. Я, наверное, седею.
      Лягуши.
      Это очень убойная тварь. Она рабочая до сих пор. Сплошное поражение до двадцати метров. Прослойки воздуха между стеной из стали. Говорят, что можно выжить, если упасть на то место, откуда она выскочила. Не пробовал и пробовать не хочу. И вамне советую. Умельцы поднимают. Я не буду никогда. Я их закапываю. Главное, чтобы не взорвалась, когда первый слой земли набрасываешь.
      Ружейные гранаты.
      Этих тварей я даже описывать не хочу. Шанс подрыва - 90%. Я их за последнюю Вахту выкинул в реку четыре штуки.
      А что мне прикажете делать?
      Тут, блятть, дети ходят. Берем двумя пальчиками осторожненько... Теперь вы понимаете, почему я против баб и детей в 'Поиске'?
      1998. Водос.
      Взрыватель хлопает. Сижу на краю ячейки. По колено в воде. Достаю косточки. Чего-то длинное под корешком. Ударил лопаткой по корню. Фонтан воды в харю. Взрыватель был. Осколки мимо. Их будет еще три потом. Один в Демянске, один в Севастополе и еще один в Синявино. О Синявинском скажу. О других не буду.
      1999. Демянск.
      Осень сухая. Горят торфяники. Проходим по горелому месту. Земля дымит. Удар под ногой. Коленом чуть себе в подбородок не заехал. Ногу подбросило взрывом. Лимонка бахнула. Развалилась на две части. Каблук на 'берце' снесла.
      2000. Демянск.
      Какой-то придурок набросал патронов в костер. Хлопают. Весело. Среди них оказался бронебойно-зажигательный. Меня кто-то позвал. Я повернул голову. Пуля ровно на уровне глаза за левое ухо ударила. В затылок. Синяк - ничего больше.
      2009. Синявино.
      ...Взрыватель под лопаткой. Как в Демянске. Осколок царапнул по виску...
      ...Четыре ружейные гранаты. Закусывая губу и писая в штаны, нес до реки двумя пальцами...
      - ...Железо. Большое. Посмотри. -
      -Сейчас...
      Отодвигает миноискатель, чтобы тот не нервничал на щуп.
      Четыре удара лопатой. Вырубаю квадрат в дерне. Снимаю его.
      - Глубже!
      - Знаю...
      Рублю дальше. Вглубь. Снимаю, скрежеща лопаткой по металлу, еще слой земли.
      Сссссука. Снаряд. Семидесятишестимиллиметровка...Наша...
      Четыре раза я ударил по взрывателю.
      Четыре раза.
      Он должен был взорваться.
      Должен, но...
      Аккуратно поднимаю его. Двумя пальцами. Страшно. Несу к реке. До реки метров двести.
      Бросаю в воду. Все...
      Мистика?
      Я должен был погибнуть, как минимум шесть раза. Должен был. Но...
      Но есть ангелы-хранители. Мистика, скажете вы? Да, мистика...

Меня нашли в воронке...
     Большой такой воронке - полутонка хорошие дыры в земле роет. Меня туда после боя скинули, чтобы лежал и воздух своим существованием больше не портил.
     Лето сменилось зимой, зима летом, и так 65 подряд лет.
     Скучно мне не было, тут много наших, да и гансов по ту сторону дороги тоже хватает. В гости мы, конечно, не ходили друг к другу. Но и стрелять уже не стреляли. Смысла нет. Но и война для нас не закончилась. Все ждем приказа, а он никак не приходит...
     А нашли меня осенью. Листва еще была зеленая, но уже готовилась к тому, чтобы укрыть нас очередным одеялом. Хотя мертвые не только сраму не имут, но и холода не боятся. Чего нам бояться то? Только одного...
     Нашли меня случайно, молодой парнишка, чуть старше меня, лет двадцати, наверно. Сел на краю воронки, закурил незнакомым ароматным табаком, и с ленцой ткнул длинным щупом в дно. И надо ж, прямо в ногу мне попал.
     Он прислушался к стуку металла о кость, ткнул еще несколько раз, и, отплюнув в сторону недокуренную папиросу с желтым мундштуком, спрыгнул вниз. Расточительные у нас потомки. Мы самокрутку на четверых порой делили.
     В несколько взмахов саперной лопатки, он снял верхний слой почвы надо мной.
     "Есть!" - воскликнул он, когда его лопатка отвратительным звуком ширкнула мне по черепу.
     Больно мне не было. Было радостно и удивительно - неужели?
     Пацан отложил инструмент в сторону и достал немецкий штык-нож. Интересно, где он его взял? На той стороне подобрал? Не похоже, вроде... Блестит, как новенький. Не то, что мой, от трехлинейки. Тот после последней моей атаки так и заржавел нечищеный.
     По косточке он начал поднимать меня, а я пытался подсказать ему, где, что лежит. Конечно, мне все равно - подумаешь, зуб тут останется, или там палец, но как-то не хотелось часть себя оставлять.
     Ну не хотелось...
     Жалко медальон осколком разбило. Хоть бы весточку моим передали, где я да что я. Впрочем, вряд ли бы она дошла. Брату, сейчас наверно уже лет 70... Где он сейчас? Жив ли? Или ждет меня уже там? Ну а Ленка точно не дождалась. И правильно сделала.
     Эй, эй! Парень! Куда глину кидаешь? Это ж сердце мое, пусть и бывшее! Не услышал. Хотя сердце тогда в лохмотья разорвало.
Когда мы бежали по полю, к дороге, земля в крови, кровь на сапогах, тогда и шмальнуло. Я сразу и не понял, пробежал еще метров сто, траншея с фрицами приближалась, хочу прыгнуть уже, смотрю, а винтовки нет, и граната из руки будто выпала... Оглянулся, а тело мое лежит, голова вдрызг, грудь разворочена и только ноги в ботинках еще дергаются. Сейчас даже смешно. А тогда страшно было. И чего делать - не знаю. Упал, пополз обратно, пытаюсь винтовку схватить, а не могу. И мычу, мычу...
     Мне б дураку "Отче наш" вспомнить... А как его вспомнить, если я его и не знал никогда. Комсомольцам религиозный опиум ни к чему. Это мне еще отец объяснил, когда колокола с церкви сбрасывали и крест роняли.
     Ну, а наши немцев из траншеи тогда все-таки выбили. Покрошили немало, но и нас полегло - почти весь батальон. Потом половину оставшихся собрали, и они ушли над лесом на восход. Как были - с пробитыми касками, в бинтах оторванными ногами они шагали над землей. Красиво шли. Молча. Не оглядываясь.
     А мы остались.
     А парень нашел осколки медальона и матюгнулся так, что с рябинки над ним листочки посыпались. От расстройства снова закурил, разглядывая находку.
     И тут подошел второй. Первый молча протянул ему остатки медальона.
     Второй только вздохнул: "Эх, блин, еще один неопознанный".
     Первый молча кивнул, докурил и снова спустился ко мне.
     Да ладно вам, ребята, хотелось мне сказать, не переживайте. Я без вести пропавший, обычный солдат. Таких, как я, много. Только подо мной в воронке еще 10 наших. Из нашего взвода. И все рядовые, которых никогда не опознают. У кого потерялся медальон, у кого записка сгнила, а кто и просто не заполнил бумажку. Мол, если заполнишь - убьет. А войне похрену на суеверия. Она убивает, не взирая на документы, ордена, звания и возраст.
     Вон рядом совсем, сестричку с нашим лейтенантом накрыло одной миной. Она его раненного уже вытаскивала с нейтралки. У комвзвода, кстати, медальон есть. Я точно знаю.
    Мужики! Найдите их! Вместе мы тут воевали, потом лежали вместе. Хотелось бы и после не расставаться.
     Так думал я, когда наше отделение пацаны в грязных камуфляжах тащили в мешках к машине.
     Так думал я, когда нас привезли на кладбище, в простых сосновых гробах - по одному на троих.
     Так думал я, когда нас тут встретили ребята с братских могил. В строю, как полагается.
     Так думаю я и сейчас, уже после того, как они проводили нас над лесом на восток.
     И оглядываясь назад, я прошу - мужики! Найдите тех, кто еще остался".

Дневник немецкого солдата
     Несколько лет назад в опубликованном дневнике немецкого солдата, воевавшего в составе группы армий "Север", я прочитал об одном случае, произошедшем с ним в первую неделю войны где-то на территории Латвии, вблизи границы с РСФСР.
     Автор этого дневника не пережил войну, а свои записи он оставил у родителей во время отпуска в фатерлянде в 1942 году со словами: "Я точно знаю, что не вернусь домой, поскольку у русских только одна цель - убить нас всех". Этот немецкий солдат погиб в начале 1943 года и его тело осталось где-то под Сталинградом.
     Имени его я не помню, но благодарен ему за описание случая, потрясшего меня до слез. В своем пересказе я назову этого немецкого солдата Вальтером.
     Воспроизводить описанный им случай я буду по собственной памяти. Слова могут быть другими, но смысл я передам точно.
     Итак, первые дни июля 1941 года. Вальтер, еще молодой солдат вермахта наступает в составе своего подразделения по территории Латвии. В составе его взвода есть унтер-офицер Хьюго (это имя я запомнил точно), который воевал с русской армией еще в первую мировую войну и утверждает, что знает, как воюют русские. Хьюго не то, чтобы отъявленный нацист, но опытный вояка, не гуманист и лишён сантиментов.
     Вальтер описывает трудности, с которыми приходится сталкиваться его подразделению в ходе первых дней наступления. Это и пыльные сельские дороги, местами забитые уничтоженной советской техникой, которую приходится растаскивать, чтобы проехала их колонна. И постоянное ожидание внезапного обстрела русскими из любого леса или деревни. И первые потери их взвода от подрыва грузовика с солдатами на русской мине.
     Но тем не менее в эти первые дни войны Вальтер оптимистичен, его радуют товарищеские отношения в его взводе, а быстрое наступление вермахта позволяет ему надеяться на возвращение домой уже к новому, 1942 году.
     Но один единственный случай, свидетелем которому он стал в эти дни, за несколько мгновений сделал его совершенно другим человеком и лишил надежды на то, что война для него закончится благополучно.
     В один из дней быстрого наступления вермахта колонна подразделения, в котором находился Вальтер  двигалась, как и в предыдущие сутки по пыльной сельской дороге где-то в Латвии, догоняя наступающий передовые части. Вальтер с товарищами сидел в кузове и их трясло на неровностях дороги, что уже стало раздражать всех от невозможности вздремнуть во время марша. Все вокруг было тихо и всем казалось, что война уже где-то совсем далеко.
     Теперь я буду воспроизводить воспоминания Вальтера его словами, как я их запомнил.

     "....Мы двигались немного медленно, что стало поводом обсудить это с моими камрадами. Небольшая скорость колонны дала повод для предположения, что наши наступающий танки уже разгромили русских в этих бескрайних равнинах и в нашем присутствии на поле боя уже не очень нуждаются. Все в кузове достаточно оживленно для утомленных людей стали фантазировать, в какой великой русской реке нам скоро придется мыть сапоги. Только наш старый вояка Хьюго выглядел немного напряженным и прищурившись рассматривал из-под своей запыленной каски проплывавшие мимо перелески, деревенские дома, сгоревшую русскую технику. Поскольку я в кузове сидел к Хьюго ближе всех, то спросил у него, что его так настораживает и согласен ли он с нашим  общим предположением, что мы русских уже можем и не догнать. Хьюго - парень жестковатый в выражениях был немногословен и в это раз: "Я дрался с русскими в свою первую войну. Они невидимы. В любой момент они могут  выстрелить в тебя практически из-под земли. Меня очень беспокоит, что мы их так долго не видим". Я не оценил в тот момент пессимизм Хьюго, списав его на жару, пыль и усталость. Но очень скоро слова Хьюго стали лично для меня пророчеством.
     Наша колонна внезапно остановилась и в её голове началась какая-то суета. Потом я услышал вдалеке, слева от головы колонны несколько длинных пулеметных очередей, затем нестройный треск одиночных выстрелов. Все это продолжалось несколько минут и опять стало тихо. Только в начале колонны слышны были командные крики офицеров да видны были бегущие от колонны влево наши солдаты с карабинами наизготовку. Обернувшись к Хьюго, я его не нашел в кузове. Перегнувшись через борт грузовика я увидел, что Хьюго, выпрыгнув из машины, спрятался за колесом и стоя на одном колене смотрит в сторону стрельбы из-под кузова нашей машины.
     Из грузовиков, стоявших перед нашим стали выпрыгивать наши товарищи и некоторые из них неторопливо побрели в сторону закончившейся только что стрельбы. Я и несколько моих коллег по взводу сделали тоже самое; мы спрыгнули на землю и поторопились посмотреть, что же случилось с колонной и кто и куда стрелял. Хьюго также пошел за нами, сказав нам сзади: "Не торопитесь олухи, там стрелял не наш пулемет. Может еще не все закончилось".
     Подойдя к нашим головным машинам, мы увидели, что все не так безоблачно, как показалось нам, пока мы сидели в нашем грузовике: из двух передних машин солдаты спешно вытаскивали и укладывали на траву у дороги безжизненные тела камрадов из первого взвода. В левом борту передней машины были отчетливо видны пулевые пробоины, водительская дверь и лобовое стекло тоже были в дырках. Тело убитого водителя зачем-то ощупывал наш санитар.
     Я слегка ошалел от того, что наше расслабленное путешествие по русской равнине вдруг закончилось внезапными смертями моих товарищей по батальону.
     Мы с другими камрадами поспешили посмотреть, кто же причинил нам такой ущерб и пошли влево от колонны, поднимаясь на маленькую горочку, слегка возвышавшуюся в ста метрах от дороги. На этой горочке уже стояла группа наших офицеров и солдат, державших оружие наготове. Все они смотрели на что-то такое на земле, что скрывали от меня их фигуры.
     Подойдя к этой группе немного со-стороны я увидел картину, преследовавшую меня затем многими бессонными ночами.
     На пригорке находился совсем неглубокий окоп, вокруг которого были видны немногочисленные воронки то ли от минометных мин, то ли от малокалиберной пушки. Рядом с окопом лежало распластанное тело русского солдата, изрядно присыпанное землей, вероятно от близких взрывов. На бруствере стоял русский пулемет без щитка; его кожух охлаждения ствола был туго замотан грязными тряпками, видимо для того, чтобы хоть как-то задержать вытекание воды через ранее пробитые пулями в нем дырки. Рядом с пулеметом на правом боку лежал второй мертвый русский солдат в грязной, измазанной кровью форме. Его покрытая густой пылью и тоже кровью правая рука так и осталась на пулеметной рукоятке. Черты его лица в кровавых пятнах и земле были скорее славянскими, я уже видел такие мертвые лица раньше.
     Но самое поразительное в этом мертвеце было то, что у него не было обеих ног практически до колена. А кровавые обрубки были туго затянуты то ли веревками, то ли ремнями, чтобы остановить кровотечение. Видимо погибший пулеметный расчет был оставлен русскими на этой горке чтобы задержать продвижение наших войск по дороге, вступил в бой со следующей впереди нас нашей частью и был быстро уничтожен артиллерийским огнем. Такое самоубийственное поведение уже мертвых русских тут же вызвало оживленное обсуждение у окруживших окоп моих камрадов и офицеров. Офицер ругался, что эти скоты убили как минимум пятерых его солдат, ехавших в передней машине и испортили саму машину. Солдаты обсуждали, какой вообще был смысл русским занимать оборону на этой высотке, которую можно было обойти со всех сторон и их позиция была ничем не защищена.
     Меня тоже занимали те же мысли и я решил поделиться ими с нашим старым Хьюго, который стоял тут же, вблизи русского окопа и молча протирал медный мундштук своей курительной трубки куском шинельного сукна. Хьюго всегда  так делал, когда его что-то сильно расстраивало или настораживало. Он, естественно, видел и слышал то же, что и я.
     Подойдя к нему совсем близко я, стараясь говорить как бравый солдат, сказал: "Вот что за идиоты эти русские, не так ли, Хьюго. Что они вдвоем могли сделать с нашим батальоном на этом поле?"
     И тут Хьюго внезапно для меня изменился. От его спокойной солидности, основанной на старом боевом опыте внезапно не осталось и следа. Он вполголоса, так чтобы не слышали остальные, сквозь зубы буквально прорычал мне: "Идиоты?! Да мы все вместе взятые не стоим  двоих этих русских! Запомни, сопляк! Война в России нами уже проиграна!".
     Я остолбенел от такой внезапной перемены в моем старшем наставнике, а тот отвернулся от толпы наших солдат, окружавших русский окоп и приподняв подбородок молча посмотрел на далекий русский горизонт. Затем три раза слегка сам себе кивнул, будто соглашаясь с какими-то своими скрытыми мыслями и чуть ссутулившись неторопливо пошел к нашему грузовику. Отойдя от меня на десяток метров, он обернулся ко мне и уже спокойным, привычным мне голосом произнес: "Возвращайся к машине, Вальтер. Скоро поедем".....

     На этом я закончу цитировать воспоминания Вальтера и скажу от себя.
     Да, для солдат чужих армий мы может и кажемся идиотами. Мы можем поступать так, как никто от нас не ждет. Русский солдат во все века был готов к своему самому главному моменту истины -  через меня враг не пройдет. Все. Точка.
     После прочтения этого эпизода в дневнике Вальтера, я попытался на себя примерить ту ситуацию жаркого июля 1941 года. И вот что понял. Никто из нашего пулеметного расчета никуда с этой высотки уходить не собирался. Эта высотка и была рубежом момента Истины этих русских солдат. Может они остались прикрывать отступающих товарищей. А может вообще они были вдвоем у этой дороги и им уже невыносимо было уходить дальше.
     И вот они отрыли себе окопчик понимая, что долго он их не укроет. Поставили свой пулемет и стали ждать фашистов. Что они говорили в эти моменты друг другу?
Проходящую мимо первую вражескую колонну они обстреляли из пулемета, но немцы так торопились, что не стали окружать их и вступать в бой. Они просто выстрелили по нашим из пулемета и орудия, а когда наш пулемет замолчал - помчались дальше.
     Этим первым обстрелом фашисты убили одного из наших пулеметчиков, а второму разрывами снарядов оторвало ноги.
     Понимая, что уходить ему некуда и не на чем, этот русский солдат, из которого жизнь уже вытекала по капельке, кривясь от боли и матерясь вполголоса, стянул жгутами ремней обрубки своих ног, замотал остаткам разорванных штанов пробитый кожух своего верного "Максима", вылил в него из фляги последнюю воду и стал ждать новую колонну фрицев. В эти последние для него минуты тишины русский солдат молился не о своей душе, а о том, чтобы вода не успела полностью вылиться из пулеметного кожуха через заткнутые тряпками дырки и пулемет мог еще пострелять какое-то время.
     А когда наш боец увидел приближающуюся к нему очередную вражескую колонну, он прищурившись припал к пулеметному прицелу и угасая от кровопотери с тихим торжеством подумал: "Вот хрен вы через меня пройдете, суки. Вместе со мной тут и останетесь. Подходите поближе, всем хватит". И нажал на курок.......
     Примерно так все и было. Я почему-то  чувствую этого русского солдата до сих пор.
Владимир Бумаков, 6 мая 2015г.
Источник: http://kartofan60.blogspot.ru/2015_05_01_archive.html

И ЧТО МНЕ ЗА ЭТО БУДЕТ ?
- Всё Григорьич, давай присядем.  Который час кряду на корячках, мы сейчас сами не заметим, как другого собирать начнём. А потом гадать будем: где - чьё? Расширяться ша, после перекура углубимся,
децел, ну и хорэ. Будь что будет.
- Не жужжи, сам вижу. Однако вспомни: как на острове был растащен.
- Ты ещё вспомни про Замошье. На острове почва какая? Корневищ
сколь?  А здесь - глянь? Если только разбросало, - так опять, насколько? Метр, пять, или десять?
- Ладно, ладно. Чего бурчать-то? Сейчас посидим, покурим. А Лёнька пускай пороется. Молодой, силу некуда девать. Вон как лыбится, будь-то и не работал, - и два опытных поисковика направились к поваленной осине, на которой было устроено место отдыха. Устроено место было по-походному, стояла бутылочка с водой, пакет с мелким инструментом и, главное, на той же осинке были рассыпаны сигареты для их просушки под лучами солнышка.
- О, позагорали - и другое дело. А то отволгли, того и гляди отжимать придётся. Я у костра на крышку ведра рассыпал. Да только с нашими  шалопаями… Они ведро - туда – сюда, туда – сюда.  Так и пришлось собрать, пока не сожгли. - Теперь совсем другое дело. Вон как шуршат, - присаживаясь, и с неким наслаждением разминая и понюхивая подсушенную сигарету, блаженствовал Григорьич.
Влажность – это, действительно, на болотах проблема. Ещё весной, когда листвы нет или она совсем крошечная, солнышко нет-нет, да и погреет болотную землю. А вот летом ему просто не пробиться, не достать до места, где расположился лагерь. Да оно, где ни расположись, всё равно не достанет.
О влажности болотной говорить нет смысла.  Измазаться это,  пожалуйста, где угодно. Постираться, без проблем, а вот высушиться -это только у костра. Высохнет, дымком пропахнет, желтовато -коричневый оттенок приобретёт, красота одним словом. И дрова болотные - они тоже свою специфику имеют. Какие бы сухие ни
были, всё едино, запах, как от гнилушки. Прокоптишься, короче, насквозь.
- Вон ведь сколько напахали. Всё-таки, что не говорите мне, а смотреть,
как другие пашут, - приятность одна. Так бы и смотрел, да советы давал, что да как.
- Ага, так и поверили. А не ты ли с больной ногой, позапрошлый год, всех из раскопа разогнал. Еле-еле ползал а всё туда же, сам да сам.
- Ну ты это зря на меня наговариваешь. Ведь им хоть говори, хоть разотри. Ни хрена не умеют, самому и приходится.
- Ну да, без тебя ведь никак, - и оба залились добродушным хохотом,
подталкивая друг друга плечами.
   На раскопе, перебирая руками землю, в поисках мелких останков и возможных предметов войны работал один пацан по имени Лёнька. Он сидел на коленях и, старательно разламывая и кроша земельные комы,
вглядывался в их содержимое. Ничего не обнаружив, откидывал проверенное в кучу, находящуюся за его спиной. Это монотонная и нелегкая работа на раскопах является основной. «Отработать место» - означает, что там всё проверено, а это многочасовой и зачастую нудный труд. Там, где обнаружены останки, вся земля вокруг косточек подлежит тщательной проверке, просеиванию через руки поисковиков.
Её, как правило, сносят в одно место, недалеко от раскопа, и уже перебирают вручную. Хорошо, когда и место посуше, и погода хорошая, но чаще это только мечты. Весной то дождь, то температура пять, десять градусов. А то сам раскоп попросту в воде, в которой руки ломит от холода. А летом жара и назойливые, вездесущие комары, мошки, клещи. Но на это поисковики вовсе не смотрят. В земле, рядом с солдатом, может находиться то, что позволит выдернуть бойца из страшного списка неизвестных, то есть, определить его имя. Список этих предметов огромен. Это и помазок для бритья, на котором боец нацарапал свою фамилию, и ножичек, зеркальце, подписные часы, талисманы, кошельки, значки, номерные награды и многое другое.
Конечно, сегодня они выглядят не очень приглядно и их состояние, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Это скорее напоминает нечто облепленное слежавшейся за столько лет землёй, бесформенное, и часто очень небольшого размера. Но в опытных руках, при грамотной обработке удавалось, например, прочесть фамилию, нацарапанную на
гильзе, которую солдат использовал под игольницу. Поэтому, всё, что попадается по руку поисковика, аккуратно откладывается и потом внимательно изучается.
Самая заветная мечта – найти медальон. Иногда он находится легко и быстро. Ещё и солдата не подняли, а медальон уже обнаружен. Но было и много случаев обнаружения медальона и через несколько лет после поднятия останков самого солдата. Трудно объяснить, как так
получается, но бывает.
- Ищи, ищи Лёнька медальон, уже совсем близко, - подбодрил Григорьич
юного помощника. Он всегда напоминал о близости медальонов, даже когда дела обстояли совсем, как говорят, не ахти.
- Николай Григорьевич, а если найдём два медальона, что тогда? - разразился вопросом Лёнька.
- Да один бы сначала найти надо, а уж потом и за другой поговорить можно, - рассудительно ответил Григорьич.
- Ну а всё-таки, если два?- не унимался Лёнька.
- Тогда, сам должен понимать: мы вот вторые сутки бойца поднимаем, придётся еще два дня повозиться. Второго найти и поднять, - как можно
широко и полно ответил Григорьич. Но тут же получил встречный. - А если сразу пять? Вахта через четыре дня – все, заканчивается. Чего делать-то будем?
- Пять - это хорошо. Пять - это просто прекрасно, Лёнька. Из пяти - точно, один, а то и два прочтём.
- Николай Григорьевич! Я про  то, что четыре дня осталось.
- Ты за это не переживай. С серьезным видом по привычке начал опытный поисковик. – Сходим в Вишеру, сдадим билеты, на вырученные деньги хлеба наберём. Кузнец на охоту пойдёт, кабанов вон сколь развелось. Проживём до следующей вахты. Работать Лёнька будем, куда деваться, ежели ты сразу пять сейчас медальонов найдёшь, - и оба поисковика устремили свои взгляды на Лёньку, ожидая его реакции на их, как им показалось, классную шутку.
- Николай Григорьевич, а вы бриться так и не будите? Бороду отрастите? - воспринимая разговоры старших всерьёз, продолжал вопрошать Лёнька.
- До пупа и ниже, - показывая рукой на себе, с ехидным хихиканьем тут
же выпалил коллега Григорьевича. У обоих в воображении нарисовалась картинка вылезающего из палатки Григорича с длиннющей бородой. И они как малые дети наперебой, показывая длину возможной бороды, взахлёб залились смехом. Насмеявшись до слез, Григорьич обратил внимание на Лёньку, который внимательно разглядывал, что-то в своих руках, постоянно протирая это что-то. Оба опытных  поисковика сразу напряглись и даже привстали. Слова Лёньки о пяти медальонах в одну секунду перестали быть смешными. И напряжение зашкалило.
- Лёнька? Медальон? - выпалил Григорич.
- Да нет. Шайбочка какая-то, - волнение тут же отлегло, и подскочившие поисковики, качая головами, снова сели на осинку.
- С ума, Лёнька, сведёшь, я уж было подумал - и впрямь медальоны горстями пошли, - с некоторым разочарованием, закуривая новую сигарету, сетовал Григорьич.
- А что за шайбочка, не от танка? - пытаясь шутить, спросил Григорьич.
- Не, не от танка, маленькая. Типа от велика. Светлая. Чего-то вроде нацарапано,  Лёнька тёр шайбу и вглядывался, что на ней.
- Ну, чего там? Год выпуска. Цифры смотри, - без особого интереса, даже не глядя на Лёньку, - разговаривал с ним Григорьич.
- Да нет. Тут написано.
- Ну читай, раз написано, или не по-русски?
- По-русски. Пролета.., дальше не понятно, и вот продолжение «всех стран», - Лёнька замялся, стараясь рассмотреть, что там дальше. Но для бывалых поисковиков этого было - больше чем достаточно. В мгновение они оба соскочили с осинки и чуть ли не на перегонки бросились к раскопу.
- Ну-ко, ну-ко, дай взгляну, - Григорич взял в руки эту шайбочку, ну, конечно, это была она!  Нет, ни какая не шайба, а самая что не наесть - закрутка крепления ордена. От осознания, что попало в руки, по спине пробежали мурашки. Значит и он, тот самый орден, должен быть здесь. А как иначе? Найди его - и точно, по номеру имя  будет восстановлено.
Но это сказать просто, а на деле - поди найди, попытай счастья. Где он тут может быть? До самого вечера все трое занимались поиском. Переворошили перебранную землю, углубили и теперь уже расширили раскоп. Но сам орден так и не нашли.
На следующий день обшарили всю округу со «звонком», на предмет проверки цветного метала. Но, кроме головок мин и разносортицы осколков, - больше ничего. Так и осталась в руках бывалого поисковика только часть реликвии, подающей немалые надежды.
Через два года Григорьич снова оказался в этих местах, и не мог не зайти на старый раскоп, где с таким усердием искали орден. Всё могло статься - война есть война. Боец мог и просто обронить его, могло и разметать взрывом на необозримое пространство. Могло быть и так, что сам орден уже давно найден, и не обязательно поисковиками.
Григорьич, имея привычку перекурить на месте бывших подъемов, присел на ту самую осинку, закурил, вспоминая не столь давние события, и стал взглядом опытного поисковика заново оценивать пространство бывшего раскопа.
Вот здесь зацепили, тут почти весь он был, тут закрутка с надписью «Пролетарии всех стран соединяйтесь», там мосинка, рядом ножичек и пуговка с звездочкой. Куст, у которого подняли перочинный ножичек и пуговку, почему-то интриговал вновь. Странно, а почему мы в корнях этого кустика не порылись?
И тут Григоричь вспомнил. Как раз под кустом, едва присыпанная, лежала мина. Нашли её на звонок, копнули, подняли - и бросили назад. Он подошел к кусту, разворошил ногой землю, мина лежала на том самом месте, куда её тогда бросили. Мина была с головкой, и поэтому отозвалась тонким писком на металлоискатель, настроенный на цветмет. Он достал мину и отложил её  сторону. Рукой дернул травяной дерн - в земле появились обнаженные осколки, гильзы. Григорьич подцепил руками дерн с другой стороны ямки от мины, и так же, насколько мог, сдернул траву. Увидев кусок цветного метала, он взял его в руки - скорее откинуть в сторону, чем рассмотреть. Здесь их полным полнёхонько. Но, взяв в руку, даже не глядя, каким то чутьём почуял, что в руке на просто осколок. Это было что-то округлой формуы. Развернув на ладони и протерев большим пальцем этот предмет, поисковик понял, что у него в руках.
– Вот те на, - и от неожиданности он сел прямо на землю. На ладони лежал тот самый орден, который так долго искали. Это был именно он. Во-первых, он был без закрутки, а во-вторых, совсем рядом от раскопа.
- Как же это мы тебя тогда проморгали. Вот ведь, зараза, - он пнул лежащую рядом мину. Столько лет прошло, а ты, стерва, всё гадишь.
Именно мина прикрыла собой орден и  не позволила металлоискателю  помочь поисковикам. Солдат был поднят и захоронен на мемориале. Захоронен как Неизвестный, безымянный. А теперь выходит- имя есть,  только на родную землю ему уже не попасть. Найдись ты тогда, - и всё могло быть по-иному. Все же к родным мог вернуться.
      Григорьич был горд и счастлив. Находка того стоила. Номер был хорошо читаемым и на Удивление четырехзначным. Означало  это, что его владелец получил его еще в гражданскую, и это значительно сокращало время поиска, как самого солдата, так и его родственников, если таковые есть.
     Орден приходили посмотреть и покрутить в руках поисковики всех ближних отрядов. Держа в ладони, каждый покачивал его, как бы взвешивая, качал головой и поздравлял с долгожданной находкой. А Григорич со свойственным ему юмором обращал внимание на номер, и, тыкая указательным пальцем, медленно выговаривал:
- Это не номер. Это вес. Причем, в килограммах. - Столько землицы перелопачено при его подъеме. Все дружно смеялись и, похлопывая по плечу, желали удачи в поиске родственников. Григорьич улыбался и заверял, что это дело с сегодняшними возможностями Интернета, - дело плёвое.
      Поиски оказались не таким и «плёвыми», как показалось на первый взгляд. Запрос по награде сразу определил его владельца. Фамилия, имя, отчество солдата стали известны сразу после вахты. А вот поиск
родственников затянулся на долгие два года. Поисковики четырёх областей, с которыми связывался Григорьич, приложили силы и потратили уйму времени, прежде чем одним из вечеров Григорьичу сообщили телефонный номер внука того солдата.
     Весь вечер и половину дня Григорьич готовился к разговору. Наконец позвонил, сдерживая эмоции: «Мы нашли и захоронили вашего деда, погибшего в 1942 году под Новгородом в местечке Мясной Бор».
На другом конце: «И что?»
По началу Григорич подумал, что его не поняли. – Мы поисковики, - начал он снова, стараясь говорить не торопясь, мы нашли и похоронили вашего деда, при нем был орден, он у меня. И, если вы приедете весной на захоронение, я с удовольствием вам его передам.
Ответ человека, находящегося на другой стороне связи, мог бы обескуражить любого, а поисковика, приложившего столько сил, - и не описать.
– И что мне за это будет?- Григорьич на некоторое время потерял дар речи, но взяв себя в руки повторил:
- Если вы приедете на военное захоронение, я вам отдам награду вашего деда. Отдам как наследнику. – А мне то он зачем? – И в телефонной трубке раздались гудки, извещающие о конце связи.
– Добрэ погутарили; сказал сам себе Григорьич на украинский лад и пошел курить.
  На весеннем захоронение Григорьич крутил головой, как филин, выглядывая, не приехал ли внук того солдата. Говорить-то одно, а сделать совсем иное. Он даже несколько раз подходил к гуляющим по территории мемориала мужчинам с вопросом: не из Москвы ли они, но так никого и не дождался. После недолгих раздумий орден был передан в музей. Кто то советовал продать, этот раритет имеет достойную цену, но поисковик подводя черту сказал, что искал его совсем не для этого. Сегодня орден находится в Новгородском музее воинской славы. Так поступил поисковик из Набережных Челнов. Это его решение. На вопрос о родственниках он ответил, что родственников у этого защитника Родины НЕТ. Здесь солдат погиб и здесь чтят и помнят его, Солдата который не пожалел своей жизни за светлое будущее своих потомков.

За что погиб Неизвестный солдат

     Как-то я вскользь упоминал о встрече с немецким журналистом во время поисковой экспедиции, но в свете последних событий в мире я хочу описать этот момент подробнее. Может, он позволит задуматься и нам, и им, там, за границей, что такое для нас наша земля и что такое война.
     Это было в июле в районе Зайцевой Горы, мы проводили там экспедицию «Западный Фронт» - поднимали из болот Неизвестных солдат. В один из дней из Москвы приехала большая группа журналистов. У нас их перегрузили в армейский «Урал» и повезли к месту работ в рощу Сердце. Пятнадцать километров в сердце болот и дебрей, где даже водители-инструкторы и армейская техника работает на грани, где бывают только егеря и редкие, ну самые настоящие, охотники. Среди журналистов был парень из Германии, сейчас я не помню, какую газету или радиостанцию он представлял. Немецкие репортеры приезжали неоднократно: они тему наших работ освещают достаточно часто и подробно, в основном, пытаясь понять суть волонтерства и ответить на вопрос, зачем мы это делаем и что нами движет. По-моему, пока не поняли, к сожалению.
     После часа езды «Урал» остановился в тупике, уткнувшись в непроходимое болото. Журналисты разбежались по местам работ, где ребята проводили поиск и подъем останков наших солдат. Я пытался следить, чтобы гости не потерялись, и увидел одиноко стоящего на краю болота немца. Он как-то удивленно осматривал лесные дебри и болото. Я поинтересовался, что его удивило и почему он не пошел со всеми. Немец спросил, где находились позиции вермахта, я объяснил, указав на край болота, рассказал, как была построена оборона, показал одиночный окоп боевого охранения, где пару дней назад мы наши останки немецкого пулеметчика. Немец-журналист некоторое время бродил по полузасыпанной немецкой траншее, а потом удивленно спросил: «А за что они здесь воевали? За это болото? За эти дебри? Кому они нужны, чтобы умирать за них?»
     Я сначала хотел рассказать, что это сейчас здесь болото, что раньше здесь были огромные богатые деревни, где жили люди, рожали детей, что все эти сейчас заросшие поля до войны давали хлеб и кормили тех людей, что потом пришла война, пришли немцы, и люди погибли или ушли и больше не вернулись - некому было возвращаться…. Но побоялся сорваться, нагрубить, ведь после этого вопроса я явно почувствовал, что передо мной человек из другого мира, совсем другого, инопланетянин. Наверное, хороший человек, но ДРУГОЙ: с иными ценностями и иным мышлением, другими идеалами и, может быть, даже другими чувствами.
     Мне не объяснить ему все то, что чувствую я к этой земле. Всю ту боль, которую чувствую я, натыкаясь в диком лесу на разрушенную церковь или фундамент каменного дома, где людей не бывало 70 лет, а до прихода немцев люди жили веками… Как я объясню ему, выросшему на асфальте Берлина или Гамбурга, ребенку прогресса, что такое для меня эта земля? Я просто сказал: «Наши солдаты воевали здесь, за это болото, потому что оно наше! Как и все здесь вокруг! Как вся эта земля НАША! А вот за что воевали здесь немцы? Воевали и гибли, до сих пор удобряя нашу землю своими телами, - я не знаю. Стоило ли оно того? Спросите у них».
     Он замолчал, и мы пошли к машине, не говоря ни слова. Дорога назад не обошлась без приключений: «Урал» сел, и журналисты вместе с поисковиками, подбадривая друг друга, выталкивали его из разбитой, заболоченной колеи. Приехали в лагерь, за заботами об обеде для прессы я потерял немца из виду и, было уже забыл про него, но вдруг он тихо подошел, протянул руку, чтобы попрощаться, поблагодарил за прием, а потом сказал: «Я понял, это ВАШЕ болото!»
     Сел в машину и уехал. Я не знаю, правда ли он понял, что я хотел сказать, но я очень надеюсь на это. И хочу, чтобы поняли все: и наши, и их…
     На каком-то ресурсе я прочитал заметку якобы офицера Пентагона, как было заявлено в статье, потомка советских эмигрантов, о том, как, по его меркам, США и НАТО за двадцать дней оккупируют Россию и установят у нас демократию. Я не знаю, может, это фейк, может, какой-то самоуверенный американец действительно так считает. Я точно могу сказать одно: он не русский, он не россиянин, он никогда не жил среди нашего многонационального, но единого в душе народа! И я хочу предупредить всех – всех тех, кто, может быть, до сих пор пытается понять нашу душу. Россию, может быть, можно уничтожить, но нельзя покорить. ЭТО НАШЕ БОЛОТО! Мы никогда, слышите, никогда не позволим, чтобы нами управляли чужие, чтобы над нашими домами реяли не наши флаги, чтобы нам навязывали чужую волю. Чем нас больше гнуть, тем больше мы начинаем ценить и любить НАШЕ именно потому, что оно НАШЕ. И живем мы в нем так, как нравится НАМ!!! Мы никогда никому не простим попыток уничтожить или разорить нашу землю, мы придем и уничтожим ваш электронный рай за нее, а потом, когда остынут стволы, будем кормить ваших женщин и детей, вспоминая о своих, как было уже не единожды в истории…
     Оставьте нам НАШЕ, оно вам ни к чему, вы даже не знаете, что с ним делать… Не пытайтесь превратить НАШЕ в свой электронно-демократический рай: оно не поддастся, и вы погибнете на нашей земле, мы будем биться за нее до последнего вашего солдата, и слава и дух наших предков, павших за нее, будут помогать нам, а вам помогать некому, потому что ваши уже лежат в ней, в нашей земле. Дайте нам спокойно жить, и мы будем вам лучшими друзьями, ведь мы не умеем предавать друзей, предают всегда нас, но мы прощаем. Раз за разом. А если вы докажете нам свою верность, мы готовы умереть за верного друга. Не разрушайте хрупкий мир ради того, что вам не нужно и не понятно. Мы исторически уже заплатили за свою землю столько, что никогда ее никому не отдадим… Подумайте, куда и на что вас толкают и зачем вам НАШЕ!
Сергей Мачинский

***

Вы говорите мне: «Зачем искать?»
Давно исчезли те, кто здесь убиты,
Ушли и те, что их могли бы ждать
И все они давным-давно забыты.

Не знаю я, смогу ль вам доказать,
Но думаю, что вы не правы.
Пусть некому уже солдата ждать,
Но он солдат и сын своей державы.

Он за нее на поле боя пал,
Ей жизнь отдал и кровь свою до капли.
Наград и благодарности не ждал
И знал, что жив останется он вряд ли.

Он долг свой выполнил и вправе ждать,
Что Родина солдата не забудет.
Что будет каждого пропавшего искать
И помнить каждого вовеки будет.

Г.И. Гарибян, Саратовский областной союз поисковых отрядов «Искатель», г.Энгельс

Если б не было войны…

     За окном едва рассветало. Петух простуженно прокричал половину шестого. Мария пошарив рукой по стоявшему рядом с кроватью стулу нашла коробок и зажгла спичку. Желтый огонек осветил циферблат будильника, так и есть пора вставать. За долгие годы у нее уже выработалось особое чувство времени и заводить будильник было уже чем-то лишним, ненужным. Сентябрьское утро было прохладным, освежающим, но ломило затылок, всю ночь снилась какая то ерунда. Напоенная корова дохнув паром бодро оставляя за собой лепешки побежала к воротам, за которыми уже мыча проходили черные, рыжие, пятнистые ее подруги. И их хозяйки повиснув локтями на палисаднике делились последними с прошлого вечера новостями. Тушистая Сидоровна в огромной юбке и красной кофте с залатанными локтями сокрушалась по поводу происшествия:

     - Такий гусь быв! Хотела к Пакрову оставить, не, надо засекать.

     - Что заболев? – ехидно спросила сухонькая старушка.

     - Чим заболев! Стала собаке давать, а гуси с сарая вышли, як хлыснув цепью обеи ноги гусю поломав - зараза лохматая!

     - Жалко, хороший гусак быв. Мария поправив на голове платочек продолжала разговор.

     - А у меня сегодня голова раскалывается. Усю ночь сны якие то снятся. Еле голову от подушки подняла.

     - А что снилось то? Плохое что? – Сидоровна рада была смене разговора.

     - Да я не запомнила толком. Вода текла. Птица летала. Ерунда всякая.

     - Птица это к новостям.

     - А к утру Сашка приснився, так ясно, как будто рядом со мной. Молодой, спрашивал про здоровье про другие новости.

     - Нехороший сон. Покойники к добру не снятся. С собой хоть не звав? – Сидоровна явно проявляла интерес к новой теме.

     - Нет. Про новости спрашивал. Якие новости? У новом костюме, молодый такий, красивый. К чаму што?

     - Не, нехороший сон. Поставив окончательный диагноз бабки стали расходиться по дворам.

     Мария тоже тихонько пошла к крыльцу. Из открытых дверей пахло яблоками. Несколько больших корзин стояло вдоль стены. Но что-то не радовал медовый запах, стало душно. Сев на стул она закрыла глаза и как наяву понеслось прошлое. Как молодой девчонкой перед войной встретила она своего Сашу. Как гуляли они по теплой пыльной дороге между деревнями. В мае 41-го они поженились. Как отговаривала тогда ее мать:

     - Не надо. Не спяши доченька! Будеть ище время! Подождите хоть до осени. Хто ж в мае женится.

     Но не слезы матери ни ругань не могли остановить молодость. Все казалось молодым прекрасным. Впереди была счастливая жизнь. Должна была быть! Беда пришла тихо. Радио не работало в деревне. К вечеру приехал на велосипеде выпивший бригадир и сквозь слезы, градом катившиеся по красному рябому лицу, смог только сказать – война. И потемнело помутилось все. Мужики собирались тесным группами обсуждая новость. Бабы, особенно замужние, со слезами расходились по домам. Через неделю приехала полуторка с военкомом. Был митинг, военнообязанных после прощания провожали всей деревней с песнями с гармонью. Пустеть стала деревня. Еще через две недели уже пешком уходила еще одна группа мужиков. С ней уходил и Саша. Как сейчас сидел он за столом укладывая сидор, хлеб, рубашку. Потом встал взял со стола маленькое зеркальце где с обратной стороны под стеклом была зажата ее фотография и положил в нагрудный карман. Как сейчас она видела его русую голову, голубые глаза. На крыльце он обнял ее:

     - Я вернусь Машенька, любым вернусь. Не плачь. Я правда вернусь. Скоро. Не плачь моя хорошая. Ты только подожди немножко. Я скоро вернусь.

     И ушли плотной колонной за пригорок. Он несколько раз оглядывался, махал ей на прощание рукой. А она все шла и шла вслед пока обессиленная не села на бугорок поросший полынью. А потом пришли немцы. Все было и холод, и голод. Небольшая деревня мало интересовала оккупантов. Они появлялись редко. А когда угнали последних коров и вовсе перестали приезжать. Вся власть была у старосты. У того самого бригадира что привез страшную новость. Служил новым хозяевам как мог. Свиней сдал, курей сдал, коров сдал. Больше сдавать было нечего. Тогда стал сдавать налог самогоном. Благо картошки было много. Так и возил раз в три месяца бочку сивухи в город. Потом пришли наши. Великая была радость. Мария тоже посветлела от надежды. Тяжело ей было. Весной 42-го у нее родилась девочка, но не прожила и месяца, простудилась и умерла. Как же она тогда плакала, как упрекала себя что не уберегла, что она скажет Саше. В октябре 43-го пришло от него первое письмо. Не было другой такой радости как этот листок бумаги. Как будто влили в нее живой воды. Посветлели глаза, распрямились плечи. Писал как воевал, писал что скучает, что любит. Просил не плакать. Очень жалел что не получилось попасть домой. Они наступали в ста километрах, но так и не удалось. Писал что вернется. Она отвечала ему всем что скопилось за эти годы, и горем и радостью поливая листок слезами. Письма приходили не часто. Но это было такой радость с которой сравнить было нечего. После нового 44-го года почтарька принесла очередное письмо. Но вместо сашиного красивого почерка там был напечатанный на машинке бланк. Там писали что Ваш муж Александр Иванович пропал без вести в декабре 43-год. Как это, куда пропал, что это. Поговорив с соседками она тогда немного успокоилась.

     - Это ж не похоронка. Может в госпитале. Может…

     Нет о плохом даже думать не хотелось. Она ждала. Всем сердце, всей душой ждала. Но проходили месяцы, а известий не было. Ничего. Как будто разверзлась великая пустота и укрыла все от нее. Вот и Победа уже. Стали возвращаться мужики с фронта. А его все не было. Ни весточки –ничего. Потом проходили годы, ожидание стало чем-то обыденным. С утра до вечера отвлекало хозяйство. Каждый день в обед она ждала почтальона, но та только грустно качала головой.

     Резко залаяла собака. Мария очнулась. От нахлынувших воспоминаний по щекам текли слезы. Стало немного легче. Отдышавшись она встала и пошла в дом. Так за делами незаметно наступил вечер. В десятом часу подоив корову Мария, процедила молоко. Разлила по банкам и завязала горловины марлей от мух. В сумерках уже укладывалась спать. Посмотрев на будильник она поставила его на стул повернулась на бок и закрыла глаза. Сон пришел не сразу. Все было темно. Тянуло сердце. Потом во сне снова видела Сашу. Он говорил ей что вернется, что скоро. Он смотрел на нее и улыбался. Потом снова стало темно, не хватало воздуха. А потом она снова увидела его глаза – голубые, голубые.

     Марию похоронили на сельском кладбище рядом с родственниками. Через неделю соседки сидя на лавочке обсуждали судьбу Марии:

     - Вот и сон. Я ж говорила что покойники снятся не к добру. Ох Машка Машка всю жизнь прождала, тока там и встретютца. – Сидоровна уголком платка стала вытирать глаза. Бабы тоже стали прихлюпывать. Тут из-за поворота появилась телега почтарьки. Бабы с радостью стали здороваться. Разбирая у нее из рук газеты весело интересовались что нового в сельсовете, что есть в магазине. Почтальонша отвечала, передавала приветы от подруг, но вдруг встрепенулась:

     - Бабы да тут Машке письмо пришло.

     - Как письмо. От каго?

     - Да не знаю.

     - Эх не знають наверно, что памерла йна!

     - Так кому письмо то отдать. У ее ж никого нема.

     - Давай открыим почитаем. Можа что ясно станет.

     Почтальонша надорвала конверт. Вытащив листок бумаги стала читать:

     - Уважаемая Мария Егоровна. Недавно во время проведения поисковых работ были найдены останки солдата. Среди личных вещей было небольшое зеркальце. Когда разъединили стекла внутри оказалась записка с Вашим адресом и данными солдата. Сообщаем Вам что Ваш муж Александр Иванович погиб в бою у города Могилев в декабре 1943 года. Его останки с почестями похоронены у мемориала освободителям. Примите наши искренние соболезнования. Если Вы сочтете необходимым приехать на могилу мужа, мы окажем Вам всяческое содействие. Командир поискового отряда…

     - Во как !! Удивление не сходило с лиц собравшихся.

     - Что делается. Вот и сон. Вот и новый костюм. Ах ты Господи!

     - Вот и вярнувся Сашка!

     Тут уж слезы хлынули у всех. Наплакавшись соседки пошли на кладбище.

     - Ну принимай Мария Егоровна письмо. Нашевся твой мужик. Вот как!

     Расправив письмо почтальонша положила письмо на свежий холмик могилы. Повздыхав все разошлись по своим делам. Письмо лежало прижавшись к холмику, как вдруг легкий порыв ветра унес его вверх, все выше и выше. Они были вместе навсегда, но уже не здесь.

Андрей Сазоненко, г. Почеп.

Яма.

Триста девяносто пять человек,  триста девяносто пять  судеб сваленные в яму,  засыпанные землей и поросшие лесом. Это всего лишь в ста метрах от оживленной дороги.  Двести метров от дачного поселка в который превратилась деревня Мишкино.  Всего тридцать километров от миллионного города,  за который они умирали. 

Два месяца почти каждый день мы смотрели в их глаза.  В пустые глазницы в надвинутых на лоб ржавых  рассыпающихся от времени касках,  истлевших горелых танкошлемах.  Два месяца выносил их оттуда на руках,  разбирая по косточкам простой мужик Саня Першин.  Два месяца как на свидание,  с ритуалом : «Ну что покурим мужики и за дело!».  Сигарету в зубы,  вторую в бруствер и помолчать.  Почти каждый день разбирая по косточке,  отделяя в мешанине трупной слизи и обрывках не истлевшей униформы говорим с ними.  «Ну расскажи что нибудь о себе,  солдатик!».  Саня с ними говорит,  мы молчим, он тут главный.  Почти каждый день судьба,  одна за другой,  как книга с важным уроком.  Важным на столько что нельзя пропустить не страницы. 

Валя Худанин,  первым вышел,  рукавицы на руках у него были,  вязанные, не уставные.  Сестру его нашли,  а она письма его с фронта переслала.  Маму он просил прислать ему варежки и носки шерстяные.  По семье скучал сильно.  Дошли видать варежки.  20 лет ему было,  два из них на фронте,  пулеметчик.  На верху лежал.  А рядом, на нем сверху под корнями офицер безымянный,  дерево сквозь него проросло.  Открылась яма,  преет на жаре, сладко клубиться трупными миазмами. 

Топорщится валенками не сопревшими,  высыпаются из валенок в портянки 75 лет назад пальчики завернутые.  Говорят о себе солдатики.  Жора Ночевко,  земляк мой из Смоленска.  В книги памяти Смоленской области,  о семье его упоминание есть: расстреляны немцами мама и жена.  Не к кому даже на погост вернутся.
Вот она Вам война и ценности западного мира,  нет семьи целой,  была и вычеркнули.  Вы вот ему в черной от разложившейся плоти шинели в пустые глазницы загляните и расскажите,  глядя на распахнутый как в жутком хохоте рот оскаленный,  про то как пиво бы сейчас баварское пили, коли тогда бы немцам покорились. 

Днями и ночами в голове яма.  Во сне кажется лица с фотографий перед глазами стоят.  Живые лица людей в костюмах и гимнастерках,  а утром они же с раздавленными черепами, с ржавыми гранатами на расщепленных осколками тазах,  со звездочками с истлевших шапок на голых черепах. 

Ветер хорошо трупь выдувает.  Волосы местами на черепах оставшиеся шевелит. Прочитает кто-то, сумасшедшие скажет.  Может.  Но люди они для нас.  Живые еще,  потому как не похоронены досель.  А не похоронен, так живой значит. 

Женщины. Три их тут было. Страшно это,  когда женщина,  мать,  сестра,  дочь,  любимая вниз головой в яму скинута.  Просто как кукла сломанная в кучу,  в грязь,  во мрак. Люди ли творили это??? Женщины,  любовь… Как мы детей любви настоящей учим?  Через сериалы говенно-копеечные?  Через интернет?  Вот она любовь настоящая.  У полуразложившегося трупа в кармане.  Все что осталось от него в плащпалатку влезло.  На мину видно  мужик шагнул или под разрыв попал.  Руки,  ноги,  грудь в узелке завязаны.  А на сердце в платочке шелковом локон волос женских русых золотистым солнцем на драной шинели горит.  Вот она любовь,  до могилы с ним шла, до ямы этой проклятой,  с ним и после уж верно встретились они. 

Тихо посидим,  покурим помолчим.  Саркофаг  бы стеклянный над ямой этой сделать и водить всех сюда,  с первого класса и водить весь мир.  А своих в первую очередь.  Чтоб смотрели в глаза эти и клятву,  как присягу давали: «Не врать,  не лицемерить,  не предавать!».  А как нарушишь,  так и будешь во сне каждый день возвращаться к яме этой. Долго не отпустит она. 

Нитки золотые из жижи тянутся и погончик с лычками сержантскими и эмблемами танковыми,  валенки обрезанные и клоками горелые.  Камбеза обрывки обгоревшие,  не сгорел танкист в пепел, с корешами из «махры» пехотной в яму лег,  редкая судьбы для танкача, не пепел, а гроб похороним. 

Жилет меховой покроя гражданского на ребрах следующего солдатика,  гамаши в валенках,  намотано на ноги всего.  Больной был поди,  артрит может вон как берегся.  Россыпью из кармана по ребрам шестеренки часовые.  Мастеровой мужик был,  рукастый.  Здоровье на фронте берег.  Непросто это,  на фронте здоровье солдатское-  это достояние народное, его беречь надо.  Беречь это не значит лелеять,  а в атаку он со всеми встал и в яму со всеми лег. 

Смотрим на  блестящие шестеренки и думаем,  сколько могли еще эти руки сделать,  починить,  создать... Кто право кому дал мужиков и женщин наших в эти ямы укладывать???  И мат густой над ямой…  Золотом латуни из черной жижи патроны ПТР из подсумка.  Чьи?  Вон мужичок лежит крепенький,  скоро дойдем до него, ща вот матросика в ботиночках хромовых наружу вынесем.  Вот он родной и говорит он: "Павел Лазаков я,  номер расчета ПТР". А через несколько дней фото.  Парень чернявый,  красивый в фуражке красноармейской.  Брови черные,  лицо не у каждого актера нынче такой анфас найдется.  Родил бы детей много,  дом бы держал на плечах своих крепких,  жену на руках носил, вот бы… Ээээх.  Ты полежи Паша,  а мы покурим.  Есть нам о чем подумать. 

Чтоб было со страной нашей,  останься Вы живы.  Как бы жили мы,  если б Вы молодые,  красивые,  крепкие дальше бы страну строили?  Точно по-другому.  Да и мы бы другие были, не стали бы некоторые бездушно пустыми куклами,  Вы бы не дали. 

И еще посидим покурим,  дальше подумаем,  чтоб было с землей  этой не ляг бы Вы в ямы по всей стране огромной.  Предай или плюнь на все каждый из Вас.  Мы бы в ямах силосом пахучим лежали,  а большинства и вовсе бы не народилось. 

Дальше справа налево Саня ползет,  узлы из человеческих останков расплетая, книгу страшную по страничкам историй,  судеб человеческих листая.  Солдат Мухамбетов в обнимку с другим лежит.  На имама отучился,  а когда мечети закрыли в школе детям физику преподавал,  директором школы был.  Мешала ему вера его вместе с «неверными» в бой за родину идти?  В яме этой лечь с товарищами своими, чтоб детишки дальше физику учили,  в космос первые дверь открыли?  А мы что?  Посидим дорогой солдат Мухамбетов чайку выпьем,  да покурим еще до горечи в рту,  дым слезы выбивает,  а может и не дым вовсе,  ложись дорогой, выходи на свет. Ждут тебя. 

В ребра вросши кругляшом белым медаль солдатская «За Отвагу».  Баланев Федор Иванович,  сапер 1905 г. р.  Гранатами ДОТ немецкий закидал.  Смотрю и думаю,  вижу как размеренно спокойно по-мужицки этот дядька с немчурой разбирался.  Он работу свою хорошо делать привык,  а для солдата война это работа. Каждый день думаю,  каждый день я смотрю в яму и понимаю,  знает враг что за главное богатство у страны этой.  Люди ее богатство и люди самое главное оружие страны этой. 

Люди это и есть Оружие Победы.  Потому и косили они народ под корень и сейчас выкашивают.  Не открыто,  нет, умнее и хитрее они стали.  Души они выкашивают. 

Покупают,  искривляют,  обманывают, ломают,   продают души наши.  И здесь в яме грязной,  вонючей чистые души лежат,  через них и у нас шанс очистится появляется,  маленький, но шанс. А кто-то и этот шанс в пыль. 

Техник лейтенант танкист Моисеев  Михаил Иванович,  перед глазами как живой стоит и мертвый перед глазами лежит.  В камбинезоне с петлицами обгоревшими,  свитер на ребрах черных,  ложка расплавленная в валенке горелом.  Орден Красного Знамени в 1941 году получил,  а вот детей не успел родить,  племянники и внуки отказались от тела его и памяти о нем.  Предали и плюнули.  Как племянники Коли Ермакова студента из Лесгафта... Не нужны они им,  не интересно,  дел вагон некогда скорбными делами и памятью ненужной себя обременять. 

А кто мы им чтоб судить? Сами то не ангелы.  Матом вон через слово уши у приличных людей вянут,  да и по жизни все больше «неудачники»,  только и знаем в чужих судьбах ковыряться.  Да, я думаю,  время и жизнь та самая рассудят.  А жизнь же со смертью не заканчивается,  даст Бог и встретятся родственнички. 

Долго не отпускает яма,  может и вовсе уже не отпустит.  Хотя сколько их было и будет наверное еще.  Только после каждой горечь как первый раз,  во всей голове дурной горечь и мыслей на ночи длинные тыща. 

Как жить?  Что делать?  Не о стране в целом,  хотя и о ней думается.  А так о себе больше.  Кому надо эти ямы наши с ними?  Да и мы сами.  Так ли все делаем?  Не врем ли сами себе,  да и им? Не сбились ли с пути,  не заврались ли, их смертями прикрываясь,  в патриотизм не заигрались ли?  И не заменили ли патриотизм чем-то другим,  себе живым удобным и понятным? 

Много мыслей всяких,  но глаза с фотографий и люди из ям разобраться помогут.  Ведь «наши павшие нас не оставят в беде,  наши мертвые как часовые»,  а путь неверный это ж и есть беда…

Автор: Сергей Мачинский