Столько сразу вопросов, что и ответить на все не могу. Попробую описать.
В начале февраля ездила в Брянскую область, Климовский р-н. Встретилась с родной сестрой жены Федора Васильевича - Ниной Павловной. Ей 82. В принципе, каких-то новых историй я не узнала. Разве что бабушка Нина историю с "тылом" рассказала немного по-другому: говорила, что к Екатерине Павловне (жене Федора) приходил мужчина по фамилии Ковалёв. Он рассказал о том, что они с Фёдором оказались вместе и однажды шли под конвоем немцев. Ковалев предложил прадеду спрятаться за каким-то сараем, а он, видимо, побоялся. И пошел дальше. Мужик же этот спрятался, пересидел и добрался до родной деревни. Там историю эту прабабушке рассказал.
Естественно, никто не помнит откуда он бежал, даже имени. В правильности фамилии я тоже сомневаюсь, если честно. За столько лет история обросла деталями и догадками, что сложно уже понять, что же правда.
Теперь. На вопрос о том, имел ли какое-то понятие о прыжках с парашютом, отвечу так: то, что было уже мною описано - вся известная на сегодняшний день информация. Но. У этих же брянских родственников мне попали в руки фотографии прадеда. Там он в форме, со своим товарищем. На груди четко видны знаки. Один из них, я почти уверена - знак ОСОАВИАХИМ. А вот что за 2-я звезда - так и не поняла. Поэтому, чисто теоретически - он мог знать что-то.
Что касается тыла - я уже излазила сайт ОБД Мемориала, мне кажется, вдоль, поперек и по второму кругу. Пробовала различные варианты написания своей фамилии (Ларченко, Папченко, Лопченко, Лапенко, Ланченко). Нашла в Польше, во Вроцлаве захоронение, где числится Ланченко Фёдор. Но никакой информации кроме имени-фамилии нет, поэтому просто вилами по воде писано. Хочется, конечно, чтобы это был он. Но как убедиться?
Это так, о наболевшем.
Еще. Неподалеку от Воробьевки и Добрыни в Климовском районе была деревня Парасочки. 7 июля 1943 года немцы расстреляли там 87 жителей деревни. Читала рассказ о воспоминаниях единственного выжившего по случайности жителя (http://www.kray32.ru/klimovskiy049_01.html). Там вот такой эпизод есть:
"3иму - весну сорок третьего Парасочки прожили спокойно. Рядом в лесах базировалось крупное соединение знаменитого партизанского командира дважды Героя Советского Союза А. Федорова - немцы в лесной край теперь боялись нос сунуть.
Зимой население Парасочек увеличилось раз в десять - в деревне расположился партизанский отряд. В каждом доме по десятку партизан квартировало. В большом же капшуковском доме - пятнадцать! Все жили, как говорится, одним колхозом, из одного большого чугуна щи хлебали. Каждый своим делом был занят: жители - исконно деревенскими, партизаны - партизанскими.
Перед самой весной соединение А. Федорова отправилось в рейд по Полесью на запад. Оставшееся в Софиевских лесах небольшое соединение под командованием Н. Попудренко скоро обросло новыми отрядами, развернуло широкие боевые действия."
Понятно, что притягиваю за уши все, что возможно. Но так хочется найти его...
Пока что, единственное облегчение, что я нашла - это мемориал в Новосергеевке (соседний поселок). Там на одной из плит числится мой прадед. Хотя бы есть место, куда можно цветы положить.
И еще интересует такой вопрос. В своих мемуарах сам А.Ф. Федоров "Подпольный обком действует" пишет, что когда разделяли соединение для похода на Украину, то составляли список.
"И вот, ранним мартовским утром в старой партизанской землянке осталось несколько человек — члены Черниговского подпольного обкома, начальник штаба, два или три командира. Как было шумно только что! А стоило мне вытащить из кармана, положить у лампы, разгладить ладонью листки приказа, воцарилась мертвая тишина.
Припомнился мне июльский вечер 1941 года, когда члены бюро обкома собрались в моем кабинете, чтобы ознакомиться с директивами, которые я только что привез из ЦК КП(б)У о создании подполья, об организации партизанских отрядов. Двадцать месяцев отделяли нас от того заседания обкома. Двадцать месяцев самой тяжелой войны, какую пришлось когда-либо вести нашим народам, двадцать месяцев борьбы в тылу врага.
Вот сидит против меня Николай Никитич Попудренко. В тот далекий вечер он первым поднял руку, когда я задал вопрос — кто изъявляет согласие остаться во вражеском тылу. Семен Михайлович Новиков — он тоже был тогда среди нас, — и Василий Логвинович Капранов, и Василий Емельянович Еременко, и Петрик. Директива, которую дала нам тогда партия, — выполнена. Отряды партизан, созданные обкомом, подпольные организации городов и сел действуют...
— Что это ты медлишь, Алексей Федорович? — спросил Попудренко. — А то давай, я почитаю! — И он потянулся за приказом.
— Подожди, Николай Никитич... Раньше, чем начать, хочу предупредить и тебя, и Семена Михайловича, и товарища Короткова — всех, кто остается...
— Как это «остается»?.. Кто остается? Где? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Спокойно, товарищи!.. Так вот, раньше, чем читать приказ, должен предупредить, что Центральный Комитет партии назначил новый состав Черниговского обкома. Все. Теперь читаю.
И я прочитал приказ.
В нем говорилось, что Федоров, Дружинин и Рванов должны сформировать из лучшей части соединения группу отрядов и повести их на Правобережную Украину;
что в данный момент главная задача командования отрядов, выходящих в рейд, — вывести их на правый берег до разлива Днепра;
что после выхода на Правобережье отряды должны двинуться на территорию Волынской области и путем организации систематических крушений поездов блокировать Ковельский железнодорожный узел;
что командиром остающихся на Черниговщине отрядов и секретарем подпольного обкома назначается Попудренко...
Попудренко до сих пор слушал спокойно, а тут вскочил, взмахнул рукой, опять сел. Лицо его покраснело. Конечно же, при его темпераменте, заманчиво было пойти в рейд. Но, с другой стороны, и тут, на Черниговщине, люди остаются не для отдыха. К тому же такое доверие Центрального Комитета партии... В общем причина волнения Николая Никитича всем была понятна.
— Николай Никитич, — начал Дружинин, — ЦК, как видишь, оставляет коренных черниговцев. Как только подойдет Красная Армия, область будет освобождена — кому поручить восстановление народного хозяйства? Кто лучше тебя, Новикова, Капранова, Короткова знает людей, здешние места, обстановку?..
— Ты что, никак, взялся меня агитировать? — прервал Дружинина Николай Никитич. — Что такое приказ, мне известно. Не захотел меня брать... Молчу, молчу... Терять время не приходится. Будем делиться... Товарищ Рванов! Ах, да, Рванов с тобой идет. Кто ж у меня теперь будет начальником штаба?.. Давайте так, товарищи, рассядемся по разным сторонам стола и начнем спор.
— Какие могут быть споры? — рассмеялся я.
— Как это какие? Нет, спорить я буду! Я с тобой, товарищ Федоров, за каждого человека, за каждый пулемет буду драться. Я тебе ни одного автомата без спору не отдам. Ты что на приказ киваешь? Никто его нарушать не собирается. Но мои немцы не хуже твоих. Твоих, ты считаешь, надо бить из автоматического оружия, а моих можно из одних винтовок? Да мой прифронтовой немец, если хочешь знать, требует утроенной плотности огня!
Зная его отходчивый характер, я подумал — пусть немного побушует, и сейчас же, вместе с Дружининым и Рвановым, сел за составление приказа по соединению. Выходить в рейд надо было никак не позднее, чем через три дня. А работы предстояло пропасть. Споры и дележка имущества, распределение людей — это хоть и займет время, но главное сейчас в другом. Надо перековывать лошадей, запасать фураж, готовить сани, чтобы можно было посадить на них всех бойцов. Решено было: пока не форсируем Днепр, — ни одного пешего. И Попудренко, пошумев немного, подсел к нам.
— Эх, Алексей Федорович, значит, навсегда расстаемся!
— Брось каркать! Почему навсегда, до победы!
— Я так и говорю — до конца войны, воевать то есть вместе больше не будем... Ладно, — прервал он сам себя, — хватит, приказ нам нужно писать вместе. Учесть каждого человека и остальное. Лошадей, черт с вами, берите самых лучших...
Приказ мы писали до вечера. Как ни сдерживался Николай Никитич, как ни старался быть великодушным, но то и дело вскакивал, хватался за голову:
— По живому мясу режете. Не отдам Авксентьева! И Балицкий пусть остается... Мало ли, что он упомянут в приказе. Там сказано, чтобы он с вами вместе вылетал из Москвы, а насчет рейда нет ничего. Вы думаете, мы тут поезда не будем взрывать? Вы его спросите, он и сам, я уверен, захочет остаться. Остаешься, Гриша? — Балицкий отрицательно покачал головой. — Ах, так, значит, дружба врозь?!
В том, что такие люди, как Балицкий, будут рваться в рейд, нельзя было сомневаться. А вот как отнесется к рейду основная масса партизан, рядовые бойцы?
Я побаивался, что многие из них не захотят покидать родные края. Приказу подчинятся, но в душе будут против. Оказалось, что опасения мои напрасны.
Общий приказ я зачитал на митинге, где собралось все соединение, — более двух с половиной тысяч человек."
Может быть кому-то известно, имеется ли этот список в архивах? Можно было бы поискать по нему. Дед был грамотным, на оборотках фотографий подписи его рукой сделанные, скорее всего был бы записан.
Вот такой сумбур.
Отмечу так же, что за время, прошедшее с последнего сообщения, мне пришли отрицательные ответы из архива полит.истории (РГАСПИ), архива Брянской области (ГАБО), архива новейшей истории Смоленской области.
С уважением, Александра.
